Ну и ладно. Слава богу, такой парень, как я, имеет и другие аргументы, кроме внешности.

Я иду звонить Бравару. Это мой друг... Когда-то я оказал ему обалденную услугу, и он готов стать кофейной мельницей, если это может доставить мне удовольствие.

– Вот это да! – радостно кричит он. – Это вы, господин комиссар? Что я могу для вас сделать?

Прежде чем вы узнаете о нашей беседе, должен вам сказать, что Бравар работает на радио звукоинженером.

– Старичок, – говорю я ему, – мне в кратчайший срок нужно ни больше ни меньше как звукозаписывающее оборудование. Я бы хотел, чтобы эта штука была все-таки поменьше паровоза, потому что собираюсь установить ее в моей комнате. Есть у тебя такая?

Он отвечает, что, конечно, есть. Он даст мне один из аппаратов, с какими ходят брать интервью дома, и притащит его сам.

Я даю ему адрес гостиницы, потом вызываю парнишку из обслуги этого притона и конфиденциально спрашиваю, не может ли он раздобыть мне бутылочку чего-нибудь приличного.

Он со скорбным видом качает головой и уходит.

Возвращается он с литрушечкой. Должно быть, парень из прихожан синагоги, потому что в коммерции разбирается отлично. Я плачу за бутылку аперитива цену гоночного велосипеда и сразу начинаю с ней беседовать. Мы так хорошо ладим, что к приходу Бравара в ней остается всего половина.

Он тащит такой же здоровый чемодан, как мой, только в нем лежит груз совсем другого рода. Он малый сообразительный. Чемодан заталкивает прямо под кровать, а микрофон прячет в вазу с цветами. Провод искусно камуфлирует.

Бравар мне объясняет, как включать аппарат. Это просто, как делать круги на воде. Я даю ему добить бутылку и говорю, что забрать аппарат он может вечером.

Мы прощаемся, и я иду в ближайший ресторан. Что бы ни случилось, а полдень – время обеденное, и его надо уважать, как своего дедушку.

Придет она или нет?

Этот вопрос извивается в моих мозгах, как разрезанный пополам червяк.

Несмотря на свою садистскую натуру – а может быть, именно благодаря ей, – малышка Грета меня очаровывает. Это первоклассная сирена, с которой я никогда не устану вести большую игру.

Я дохожу по улице Четвертого сентября до Оперы и возвращаюсь к Пам-Пам. У меня начинает кружиться голова: моя киска уже там. А как она прикинулась! Чтобы не смущать меня, явилась не в военной форме, а в ослепительном меховом манто. Если это не норка, то, значит, собака!

Я целую ей ручку в наилучшем аристократическом стиле и сажусь рядом.

– Как мило, что вы все-таки пришли, Грета.

– А вы не верили моему слову? – спрашивает она.

– С красивой женщиной никогда нельзя быть до конца уверенным...

Комплимент немудреный, но все равно заставляет ее щеки порозоветь. С девчонками нет необходимости быть оригинальным. На возвышенные фразы им начхать, а вот от тупых мадригалов они так и млеют.

Раз это ей нравится, я продолжаю и выкладываю целый набор глупостей. Будь у нее хоть два грамма здравого смысла, она пожала бы плечами и побежала купить пластырь, чтобы заклеить мне рот. Но она наслаждается моим трепом, как будто это черносмородинный ликер.

– Вам не кажется, что стоит собачий холод?..

– Надо же! – иронично отзывается она. – Вы интересуетесь метеорологией?

Я принимаю вид подростка, впервые в жизни севшего на колени к бабе.

– Это чтобы сделать более уместным одно маленькое предложение, – объясняю я с самым жалким видом, на который способен.

– Какое?

– Я хотел вам показать мою коллекцию японских эстампов...

Она смеется и крутит задом так, что если бы в него сунуть деревянную ложку, то можно было бы сбивать майонез.

– Так каким будет ваш ответ, любовь моя?

Она отвечает не сразу, и у меня сжимается сердце. Если она откажется, это будет самое сильное разочарование в моей жизни. И не только в физическом плане... В общем, вы поймете потом.

– Вы не очень постоянны, – шепчет она. – Я думала, вы отдали свое сердце той девушке, что была с вами...

Я вздыхаю. Раз дело только в ревности, вопрос можно уладить в два счета.

– Жизель? – переспрашиваю я. – Это совсем другое дело. Она мой друг. Не смейтесь. Она за мной ухаживала во время болезни, помогала мне... Короче, ради нее я готов броситься в огонь и, кажется, уже доказал это. Но никакой любви между нами не было. Если я говорю, что влюблен в вас, то потому, что это чистейшая правда... Слово мужчины. Ради Жизель я готов на любые жертвы, а ради вас – на любые безумства... Улавливаете разницу, прекрасная смуглогрудая андалузка?

Грета кивает. Она тает от удовольствия. Чувствую, мои акции идут вверх.

– Ну же, – настойчиво говорю я, – пойдемте и делайте, как советовал один мой старый корешок: «Не ждите завтра, срывайте розы жизни прямо сегодня...»

– Даже если они с шипами?

– Да, моя богиня, даже с шипами.

Она встает, и мы доходим до бульвара Капюсин, где стоят фиакры.

– Очень романтично, – фыркает Грета.

– Я обожаю романтизм, – отвечаю я ей. – Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то шел бы рядом с вами в рединготе и цилиндре.