Шрифт:
Молчал дед всю жизнь, все слова заменил сигаретами и заболел раком легких.
Мы очень боялись известий из Алма-Аты, звонков ночных, долго болел дед, даже не боролся, просто болел, каким-то барсучьим жиром лечился, помню… Больше ничем не хотел.
А когда наконец тихо ушел, ночью позвонила свекровь и сказала: «Папа умер». Муж тогда подскочил к телефону.
Положил трубку, сказал мне: «Папа умер», лег и тут же заснул, проспал три дня, такая защитная реакция была. Три дня.
Потом проклинал минуту, в которую проснулся, потому что здоровый, фактурный мужчина тут же стал плакать и плакал месяц. Месяц плакал, так любил отца. Не мог работать, взял отпуск, иногда не выдерживал, приходил ко мне на работу, приходил и обнимал, такой большой, как ребенок. И говорил: «Я все время плачу, не знаю, что делать… Приходи скорее домой».
Так отца любил и жалел. И сын мой его любил очень, и я любила.
Комендант венгерского города… Совершенно лесковский персонаж. Какой к чертям военный комендант… Насмешка чья-то.
Дед Федя, лучший друг был у него баран Бешка. И собака, овчарка. Альма. Или не Альма? Как же ее звали… Большая такая.
Эркин и Икрам
Вообще хорошо и даже очень хорошо, что связь с миром в избушке, в зимнем лесу, редко появляется и мерцает, как неисправная лампочка.
Редко вспыхнет слабо и тут же погаснет.
Зато можно играть с черным большим щенком, валяться с ним в снегу и радоваться его оглушительному в снежной тишине лаю, от которого падает иногда снег с обледенелых молодых сосен.
Наиграться, надышаться, наваляться, отряхнуться, постучать ботинками на пороге избушки, войти, а там Эрик, а на самом деле Эркин, уже шурпу варит в казане, помешивает. Они приходят ко мне готовить, есть и хохотать. А днем работают, строят дорогие дома.
А пока готовит Эркин шурпу, я гляжу в замерзшее окошко, выдышав в нем кружок для глаза. Потом ложусь под три одеяла, пар от шурпы увеличивает медленно мой оттаявший кружок на оконном стекле, а я за этим наблюдаю и вдыхаю запахи эти рядом… И снег идет, идет, снег.
Скажешь – снег на душе, и совсем не то, да? Ужасен этот снег на душе. Разве ж душа для снега? Она для тепла, для неги, для горячих ее приливов…
Снег на душе – это плохо. Поэтому лежишь в теплых одеялах, смотришь на снег за окном, на сосны совсем белые, на небо белое, на шурпу красную в казане, на Эркина, который скоро мне нальет эту горячую шурпу и скажет – вечером плов будет. Любишь?
Собаку вдруг черную притащил другой земляк, Икрам. Пусть греица, говорит. Греица!
Замерз собака, говорит. Я кивнула.
Кости потом дадим тебе, разговаривает он с черной собакой. Она приподнялась, повела ноздрями, предвкушая, легла потом тихо, смотрит печально. А как еще собаки могут смотреть.
Валера на диване
Бомж Валера где-то перезимовал, и вот снова мы встретились.
Около домика с мусорными баками стоял диван, кем-то выкинутый, а на нем вальяжно сидел Валера, вальяжно курил. Бородатый стал. Увидел меня и заговорил:
– Вы без сумок сегодня… Похудели… Пальто большое стало, рукава подшить надо, длиннее рук… Тут вчера была курточка на вас, уже нет, как вороны налетают, не уследить… Мафия. Но ничего, не отчаивайтесь, я вам найду красивую, тут много хороших вещей, люди выкидывают… Ваш цвет, вам понравится.
И лег. Головой на одну боковину дивана, ногами длинными в хороших джинсах с помойки – на другую. Лежит, в небо смотрит. Что-то высматривает.
– Ну, до свиданья, Валера, борода вам идет.
– Правда?! – вскочил Валера радостно с дивана. И кричит мне вслед: – Вы спиной похудели сильно, пальто пузырится там, я вам найду поменьше, тут новые вещи выкидывают… Буду сторожить, скоро тепло…
Скоро? Не знаете?
Милая
По коридору больницы медленно шел худощавый мужчина лет семидесяти или больше.
Он останавливал каждую женщину в белом халате и спрашивал:
– Милая, а скажите… Доктор был тут у вас… С армянской фамилией.
– Саркисян? – уточняли милые.
– Да-да. Саркисян. Он мне очень нужен.
– А он в отпуске, будет через две недели примерно. Или полторы, – отвечали женщины.
Но мужчина не успокаивался и ждал еще одно, шестое например, мнение, про доктора Саркисяна.
– Милая, – он прикасался слегка к руке следующей сестрички или врача, – доктор с армянской фамилией был у вас, очень мне нужен…
– Саркисян? Он в отпуске, будет дней через десять или больше, – отвечали женщины.
Но мужчину это не успокаивало и не убеждало.