Рядом с моим плечом что-то с грохотом ударилось о стену. Я обернулась. Пуля? Опять кто-то стрелял и промахнулся? Кто? Ох, умереть мне целованной геем…

— Ты хоть бы оделась, — заметил Миша, кинув мне в руки мою куртку.

Сам он быстро застегнулся и сел на мотоцикл. Я даже не видела и не слышала, как он подъехал. Как в замедленной съемке, я пыталась надеть куртку. И все-таки кто же стрелял, неужели он? Поцеловал на прощание свою жертву и решил убить?

Миша посмотрел на меня, улыбнулся и застегнул на мне молнию.

— А ты с журналистом не спишь, да?

Что? О чем он меня спрашивает? С каким… Тут до меня дошло, и я вернулась в реальность.

— С чего ты взял?

Только бы он не решил, что у меня шалят гормоны, и я от первого встречного схожу с ума.

— Вы в разных комнатах спите. Но от вас пахнет одинаково. Вы брат и сестра, да?

Вот такого оборота я не ожидала! Я взяла с лавочки сумку и села на мотоцикл.

— Гущин хороший парень. И не гей, как некоторые.

Смеется? Нет, я его убью! Что же получается? Всегда там, где находится Миша, в меня стреляют. Почему он меня спасает, а на самом деле хочет по-тихому убить? Это он так при всех строит себе алиби? Мол, я ее спасал, все видели, а кто ее убил — не знаю. Какой же он хитрый и расчетливый… Но я жить хочу, я не дам ему убить меня втихаря. Я с огромной тяжестью на сердце поняла, что, наверное, убью его сегодня. Ему нельзя жить. Он маньяк, гей… И что он со мной делает?! Сам остается холодным, как сухой лед. Мне было до слез обидно и стыдно от того, что я отчетливо понимала, что он раскусил мое состояние, причем его это забавляло. Я опять не успела понять, сколько мы проехали, и включилась, только когда он остановил мотоцикл рядом с моим подъездом. Я залезла в сумку и достала пистолет.

— Я вызываю тебя на дуэль, — сказала ему я, направив на него дуло.

— На какую?

— На обычную. Вызываю на дуэль, как Пушкин вызывал Дантеса.

Меня уже трясло. Я понимала, что если он останется таким спокойным, то я его во дворе без дуэли пристрелю, за одно только безразличие. Он вздохнул и ответил:

— Для Пушкина дуэль закончилась плачевно. Зачем тебе она?

Я еле сдерживала свои пальцы.

— Ты пытаешься убить меня исподтишка, а мне жить хочется. Я буквально сегодня хотела тебе отдать все документы, а ты все испортил! Я жалею какого-то гея и маньяка, который никак не определится, кто он, и зачем ему жертва!

Миша взглянул на мое окно, за ним перевела туда взгляд и я. Сверху за нами наблюдал Гущин.

— В дуэли я предлагаю тебе и себе равный шанс на жизнь, — сказала я.

— Поговорить не удалось, — заключил Миша. Он притянул меня к себе одной рукой и, привстав, поцеловал чуть выше верхней губы. И… уехал. Я направила на него дуло и несколько раз попыталась выстрелить. Не получилось. Я села на корточки и заплакала. Ну что же я за дура такая! Он играет со мной в кошки-мышки, а я загораюсь от его взгляда. Он все понял… Стоп! Надо принять холодный душ и хорошенько подумать. Я что-то упустила сегодня. Меня этот Высоковский сводит сума! Я совсем все забываю.

Гущин сидел на кухне и смотрел новости по телевизору. Увидев, как я вошла и села на стул, он включил микроволновку и достал из холодильника греческий салат.

— Я забыла купить продукты, — сказала я вслух, имея в виду полуфабрикаты. — Ты сам приготовил его? — спросила я про салат.

— А то! — Гущин достал из микроволновки тарелку с рыбой в кляре и пюре и поставил ее передо мной. — Ешь, может, подобреешь.

Интересно, он рыбу сам жарил или готовую купил? По вкусу она была немного суховатой и недосоленной, но я была не против отведать и такой. Когда я нервничаю, то либо совсем не ем, или ем, но очень много. Сегодня был второй случай. Я посолила и рыбу, и пюре и набросилась на еду.

— И что я, дурак, на заводе торчу? Пять лет на институт потратил! Выучился бы на повара в ПТУ и пошел себе в ресторан работать шефом. Смотри, как уплетаешь! — засмеялся он. — А я есть это не смог. Для меня оно несъедобно. Салат куда лучше получился. Вик, с тебя сто рублей за испорченную тетрадь и пять тысяч четыреста за моральный ущерб.

— Я тебя не просила готовить.

Я почему-то чувствовала угрызения совести за то, что мой гость сам кухарит.

— Да, и еще за обслуживание я пришлю тебе счет факсом. Ты зачем пригласила меня к себе жить?

— Потому что одной мне страшно.

— Неправда. Я знаю, — игриво улыбнулся он, — ты запала на меня.

Я посмотрела на Сергея уничижающим взглядом.

— Столько всего для привлечения внимания предпринимаешь, — продолжил он. — И не смотри на меня так, а то я с тобой как твой бисексуал поступлю!

— Кто? — не поняла я.

— Да гей твой! Как ты думаешь, я ему понравился? А то я чуть не покраснел, как ты, когда он на меня посмотрел с улицы.

Гущин и смеялся, и искусственно пытался стесняться, но выходило у него это плохо. Покраснела, к своему ужасу, я. Меня охватил жар. Когда он перестанет про этого идиота болтать?!

— Как ты считаешь, он думал обо мне? — почти с девичьей жеманностью продолжил Гущин. И по-мужски, с приподнятой бровью спросил. — Не боишься, что меня уведут?

Я закашлялась. Да чтоб его! Я всегда от его еды давлюсь. Нет, я больше есть при нем, не буду. Гущин быстро налил воды и похлопал меня по спине со словами.

— Да не расстраивайся, пошутил я! Я же сказал: так и быть, женюсь я на тебе когда-нибудь. Только возмести ущерб за тетрадку.

Он достал тетрадь и положил перед моим носом. У меня еще стояли слезы в глазах от кашля, и я не сразу заметила, что я, дура, забыла вырвать из нее ночные фантазии про Высоковского-младшего. Я так их и оставила на память бедному Гущину, который не догадывался о моих похождениях. На листе было три Высоковских, один голубой — перечеркнутый. Я глаз не могла отвести. Как же я круто его нарисовала! Особенно первого…