Тонкие пальцы, с пылом царапающие плечи…

Частые вскрики и жар дыхания…

Лавина всех мыслимых видов блаженства, безудержно слившихся в одной точке.

А за окном сияли звёзды, будто за нами наблюдая. Пускай смотрят — мне не жалко.

Мокрые и измождённые, мы с Кэсс лежали в приятной истоме.

Наши ватные тела словно были одним целым, и я чувствовал её приятную тяжесть. Чувствовал волосы у себя на груди. Чувствовал её запах.

Этот запах мне нравился. Нравилось, как она дышит, прижимаясь ко мне. Нравилось, как она молчит.

Мы лежали, лениво лаская друг друга, наслаждаясь тишиной и отсутствием слов.

Конечно, мы вернёмся в «Дворг» — и доберёмся до куклы; решение, как это сделать, я непременно найду. Но сейчас я был рад, что война энписи нарушила наши планы — и спасибо тебе, Взломщик, за этот «тайм–аут»… Если б не он, всё могло сложиться иначе.

Нарушив молчание, Кэсс прошептала:

— А дальше–то что, Клим?..

— Дальше?.. — рассеянно повторил я. — Дальше будет завтра. Потом — послезавтра. Потом… потом опять будет «дальше». Просто будет. Мы с ним как–нибудь разберёмся.

На секунду отстранившись, Кэсс заглянула мне в глаза и вновь положила на меня голову. Её волосы блестели в свете пульсара, будто он желал их коснуться. Если так, то я его понимал.

Мне вдруг вспомнилась фраза, прозвучавшая прежде, чем мы стали близки: «…я сама не знаю, кто я…»

Господи, какая же она глупая!..

А кто мы все — обитатели этой несчастной планеты, бесчисленные клетки чудовищного организма, именуемого человечеством? Погрешности мироздания — или часть некоего вселенского плана? Творцы своих судеб — или рабы неизбежности? Обречённые сгинуть на смертном одре — или имеющие шанс шагнуть в Вечность?..

Вопрос «кто я» задавали себе немногие (по крайней мере, всерьёз) — и ещё меньше тех, кто нашёл ответ. Кэсс ничем не хуже нас, живущих в реале… Уже хотя бы потому, что его себе задаёт.

— Я ведь здесь навсегда… — тихо проронила Кэсс.

— Не только ты, — ответил я. — Любой, кто входит в виртуальность, становится её рабом. Разве это не «навсегда»?

Кэсс помотала головой — хотя это не так–то просто, когда лежишь на чьей–то груди.

— Клим, у тебя есть реал… Хороший он или плохой, но ты можешь выйти…

— Могу, — подтвердил я. — Но в мой реал лучше не выходить. В нём давно уже пусто.

Мы снова какое–то время молчали — и я будто услышал немые вопросы, которые Кэсс не решалась задать.

И почувствовал потребность на них ответить.

Отдав шёпотом команду, я открыл интерфейс.

В «Дворге» нет инвентаря, но мой дворговский аватар принадлежит к классу универсалов, так что в прочих сегментах инвентарь открыть можно. В нём лежат вещи, не относящиеся к играм.

Личные вещи.

Я коснулся ячейки, где была фотография.

Фото выросло в размерах, став голограммой: у озера стоит мальчик, держа пойманного карася. Взгляд лучится восторгом, на который способны только дети.

Кэсс невольно улыбнулась и тихо спросила:

— Твой сын?..

— Ванька… — отозвался я. — День рожденья… Семь лет.

Это фото я не открывал долго, боясь смотреть на него. На другие Ванькины фотографии я смотреть тоже боялся, но на эту — особенно. Светлый радостный день, август, солнце и зной… Я бы просто обжёгся тем потерянным светом, безрассудно решившись в него заглянуть.

Но зато я всё помнил.

Ванька что–то тараторил, держа бедную рыбину и гордясь уловом, а я искал удачный ракурс. Жалко, что в кадр не попала Лариса: моя бывшая жена взошла на пригорок, чтобы снять нас обоих. «Летающие» смартфоны тогда только появились, и мы всё снимали вручную.

Карась, который был у Ваньки (как и два его собрата, угодившие в ведро), должен был стать нашим обедом, но мы всё пережарили. Типичные горожане, редко выбиравшиеся на природу… Даже к платным водоёмам в паре километров от МКАД.

Но потом мы поехали в торгово–развлекательный комплекс (один из переживших конкуренцию с ВИРТУСом) и оторвались по полной: сходили в кафе, посмотрели кино, сыграли в квест. Сын вдоволь пострелял в тире, который вначале счёл скучным: любой тир в его глазах проигрывал виртуальности. Но после двух выстрелов было бы проще отнять львёнка у львицы, чем у Ваньки — арбалет.

Это был прекрасный день.

А через год Ванька умер.

— Рак мозга, — тихо сказал я. — Мы многое можем лечить, но не всё. Для мозга протезов ещё не придумали.