— Вы же сами против революции, — вступила Мария Владимировна. — Как и мы были, когда в гражданскую воевали с большевиками. Нам потом повезло — оказались «ценными техническими специалистами», проскочили сквозь сита.

— Какие сита?

— Долго рассказывать, Ирина Ивановна, дорогая. На всю ночь затянется. Но было время, в тридцатые годы… когда победители нас, «бывших», выкорчёвывали. Своих тоже немало, кстати.

— Выкорчёвывали?

— Расстреливали, Константин Сергеевич. По приговорам и без оных. Потом это время «культом личности» назовут.

— Какой «личности»?

— Был у нас такой… семинарист недоучившийся…

— Не о том речь ведешь, Николай Михайлович, золотой ты мой, — вздохнула хозяйка. — Понимаете, друзья мои — вы у нас первые из гостей. Теоретически мы вас ожидали, Игорёк вот особенно, а практически… — она махнула рукой, — практически не верили. А оно вон как обернулось… понимаете, дорогие, вы — наш последний шанс. До следующих гостей из вашего потока мы с супругом моим, скорее всего, не доживём. Знаете, сколько времени ушло, чтобы машину на вашей стороне наладить? Годы, дорогие мои, годы. Мы не можем ждать. Мы ещё помним, как было тогда… и что последовало после. Невозможно описать — две голодовки, да какие!..

— То есть мы, чтобы вернуться, должны вам послужить. И никто не знает, поскольку мы первые, сумеем ли мы вернуться. Так? — Ирина Ивановна не отступала.

— Всё так, — хозяйка не отвела взгляда. — Эх, дорогая вы моя девочка!.. У вас самих — революция, которая, если не подавить…

— А мне у вас нравится, — дерзко вмешался в разговор взрослых Нифонтов. — Хорошая же у вас жизнь!..

— Сейчас, спустя пятьдесят лет и три войны, если с гражданской считать — да, хорошая. Только к ней совсем по-иному идти надо было. Во вторую мировую — Великую Отечественную — двадцать миллионов погибло. Если не больше.

— Революцию надо предотвратить, — решительно сказал профессор. — И нашу, и вашу. Вашу — попроще, нашу — куда труднее.

— А я бы — блокаду, — сказал Федя. — И вообще эту, вторую мировую.

— Золотой ребенок, — кивнула Мария Владимировна. — Эх, если б и впрямь можно было, этакий «патруль времени» отправить — всюду, где ужас, кровь, боль и смерть. Р-раз! — и всё. Ничего не случилось. Ни революции, ни Ледового похода нашего, ни красных, ни белых, ни колхозов, ни расстрелов, ни войны, ни блокады…

— Так не получится, — подхватил Николай Михайлович. — А получится только так, как я говорю. В ваше настоящее через наше прошлое. И, если у вас получится, то и впрямь — не случится ни войны, ни блокады. Не вымрет половина города.

— А почему войны не случится? — удивился подполковник. — Что мы успели узнать — это германцы на нас напали!..

— Ты, любезный друг мой, — напустилась на супруга Мария Владимировна, — говори, да не заговаривайся!

— Тихо, Мурочка, тихо. Видите ли, Константин Сергеевич, я даже приблизительно не возьмусь сказать, как можно предотвратить только Вторую мировую войну и нападении Германии на нас.

— А я тебе, деда, всегда говорил — Гитлера убить, и всё! — подал голос Игорёк.

— Тут у нас начинается долгая дискуссия о роли личности в истории, — извиняющимся тоном отозвался означенный дед. — Внук мой с юношеским задором считает, что всё упирается в одного-единственного негодяя, я же пытаюсь ему втолковать, что дело совсем не нём одном. Ни в Германии, ни в России. Почему нам и требовался в идеальном случае весь ваш корпус, уважаемый Константин Сергеевич.

— Бросить наших мальчишек единолично предотвратить вашу революцию?! — у подполковника аж побелели губы.

— Любезный Константин Сергеевич, если я вам расскажу, из кого состояли наши полки, полки Вооружённых сил Юга России, вы разрыдаетесь, — сухо заметила хозяйка. — Мальчишки-юнкера неделю удерживали московский Кремль. Из Ростова зимой нашего восемнадцатого года уходило множество гимназистов, старших кадет, юнкеров, в то время как в самом городе оставались многие тысячи боевых офицеров, прошедших германский фронт — они решили, что их это не касается, все эти революции и перевороты. Вот и вы сейчас…

— Простите, мадам, но у нас сейчас своя собственная революция и, уверяю вас, меня она очень даже касается, — холодно отрезал Аристов. — В любом случае, пятеро нас едва ли что-то смогут изменить в вашей истории. Но, я надеюсь, смогут изменить в нашей. Вообще, как вы себе это представляете, профессор? Мы очутились в мире, очень похожем на тот, что покинули и?.. Что мы делаем? Ведь вы сами говорили об огромной инерции, да мы и сами видим — всё почти такое же, несмотря на, простите, совсем иной ход истории! Совсем иного Государя на престоле!