Все же, ему удалось дать в сторону текинских всадников пару очередей, от которых, по словам крутившегося рядом вестового Абабкова: — «самый что ни на есть, главный текинский князь скопытился». Все же столь скромный вклад в общее дело вовсе не показался гардемарину достаточным, и он с нетерпением ожидал возвращения товарищей, чтобы узнать подробности дела. Впрочем, подобное нетерпение сжигало не только его.

— Ну как там? — лихорадочно спрашивали они у возвратившихся в лагерь.

— Крепко жмет, текинец! — устало отвечали им «счастливчики». — Однако же и мы им всыпали!

— Это правильно!

— Все ли благополучно? — осведомился Майер у только что появившегося Шемана.

— Недурно, — отчего-то необычно сухо отвечал тот, спешиваясь со своего Буцефала. Затем, глядя на младшего товарища, немного смягчился и уже обычным тоном добавил: — потерь почти нет, механизмы митральез работали вполне исправно, а об остальном можете осведомиться у своего приятеля.

Будищев вошел в лагерь последним, насвистывая какой-то легкомысленный мотив. Лицо его было необычайно чумазо от порохового дыма и пыли, но вместе с тем совершенно спокойно или даже можно сказать безмятежно. Рукав чекменя порван пулями, но сам он, судя по всему, невредим.

— О, Сашка! — ухмыльнулся он, сверкнув белоснежными на фоне испачканной физиономии зубами. — Небось, соскучился?

— Есть немного. Все ли целы?

— Наши все. Только Нечипоренко пуля на излете за щеку зацепила. Вон идет репу морщит.

— Я смотрю, ты ему совсем не сочувствуешь?

— С хрена ли? Нечего было такую ряху наедать!

— Пить хочешь?

— И есть тоже. А еще хорошо бы баньку, да чтобы молодуха с веником попарила! Впрочем, можно обойтись и без веника…

— Эко ты хватил, брат.

— Ну, или хотя бы умыться.

— Вот это можно устроить, — улыбнулся гардемарин и кликнул вестового.

— Абабков! Приготовь воды для господина кондуктора.

— У их свой слуга имеется, — проворчал вполголоса матрос, но спорить не стал и скоро скинувший с себя верхнюю часть одежды Будищев, фыркая от удовольствия, умывался нагревшейся под горячим туркменским солнцем водой.

— А как тебе показалось в бою, Федя? — спросил у скромно сидящего в сторонке Шматова Майер.

— Как вам сказать, вашбродие, — пожал плечами бывший ефрейтор. — Стреляють, убивають… такого я ишо в Болгарии досыть насмотрелся.

— Но все же там были турки, а тут — туркмены.

— Башибузуки, они и есть башибузуки. Никакой разницы.

Тем временем, суета вызванная возвращением отряда понемногу спала. Было очевидно, что раздосадованные большими потерями текинцы не оставят русских в покое и ночью непременно случится нападение, а потому уставшие за день люди, по-быстрому утолив голод и жажду пытались хоть немного отдохнуть. Не были исключением и моряки, устроившиеся прямо у своих митральез. Впрочем, так повезло далеко не всем.

— Будищев! — поднял придремавшего кондуктора голос Шемана. — Возьмите троих матросов по вашему выбору и заступайте в секрет.

— Слушаю, ваше благородие, — отвечал тот, с трудом удержавшись от зевка.

— Займете место перед позициями. Правее от вас встанут казаки, а слева самурцы. В случае нападения подожжете костры. До них ровно пятьсот саженей и они послужат нам ориентиром.

— Понятно.

— Очень надеюсь, — с непередаваемой интонацией отозвался лейтенант, но Дмитрий, знавший про секреты и засады больше чем моряк мог себе представить, не стал разводить дискуссии, а просто повернулся к подчиненным и коротко спросил:

— Кто со мной?

— Я, — тут же подскочил вроде бы спавший без задних ног Шматов.

— Ты — не матрос!

— Все одно пойду! — набычился Федор.

— Кто еще?

— Я, — поднял руку Нечипоренко и страдальчески потрогал перевязанную щеку.

— Хороша компания, — покачал головой кондуктор, после чего пришел к выводу, что для демократии русский народ еще не созрел и пальцем ткнул в двух матросов: — Ты и еще ты, за мной!

Вскоре темнота накрыла притихший лагерь своим покрывалом. Костры, разведенные для приготовления пищи, догорели, и только неполная луна продолжала освещать бивуак своим тусклым светом. Однако после полуночи и закатилось и «волчье солнышко», оставив за себя лишь необычайно яркие звезды, равнодушно взирающие на землю из мрачных глубин космоса.

Будищев и подчиненные ему матросы расположились в небольшом природном углублении подле бархана, напряженно всматриваясь в темноту. Точнее, напрягали зрение только матросы, привыкшие к этому на кораблях, а Дмитрий со Шматовым, прекрасно знавшие, что если долго пялиться в темноту в ней скоро черти померещатся, больше полагались на слух.

— Кажись, крадутся! — едва не подскочил молодой матросик, услышавший характерное шуршание.

— Тихо, мать твою! — придавил его к земле кондуктор и еле слышным шепотом добавил: — сам чую.