— Начинайте! — махнул рукой Михаил Дмитриевич.

— Трогай, — велел вознице прапорщик, и тот послушно взмахнул кнутом.

Увлекаемая четверкой лошадей, запряженных по-тавричански [3], пролетка вихрем вылетела на невысокий пригорок и не успела она еще толком остановиться, как с нее хлестко ударила короткая очередь. Горсть тяжелых свинцовых пуль, угодив в мишени, буквально распотрошила их, а тачанка уже мчалась дальше к новой цели. Лихой возница по пути несколько раз разворачивал свой экипаж, демонстрируя маневренность, да так что Будищев едва не вылетел на одном из особенно крутых пируэтов. Ускорял и замедлял бег запряжки, показывая слаженность работы коней, потом резко останавливался, и в очередную мишень летела новая порция пуль. Последние были изготовлены из тростника в виде ростовых фигур и одеты в драные халаты и шапки, отчего выглядели очень реалистично.

Сначала зрители смотрели на «циркачество» новоиспеченного прапорщика с легким пренебрежением, но затем оживились и всякий раз, когда Дмитрию удавалось попасть в очередное чучело, разражались приветственными криками. Наконец, все цели были поражены, и четверка взмыленных лошадей остановилась перед генералом и его свитой.

— Ваше превосходительство, — доложил изобретатель, отдавая честь, — все мишени уничтожены!

— Да уж вижу, — усмехнулся Скобелев. — Ничего не скажешь, лихо!

— Вам бы у Чинизели [1] выступать, — презрительно выдал кто-то из штабных, но под строгим взглядом генерала стушевался и замолк.

Будищев же этот возглас и вовсе проигнорировал, продолжая преданно есть глазами начальство.

— А что скажете вы, мадемуазель, — обернулся в сторону сестер милосердия командующий, — вам понравилось?

Не смотря на то, что вопрос явно был адресован баронессе Штиглиц, отвечать бросилась Сутолмина.

— Очень, ваше превосходительство! — прощебетала она тонким и беззащитным голоском, что способно поразить даже самое черствое мужское сердце. — Эти ужасные текинцы так и валились с ног от стрельбы мосье Будищева. А они что, уже не живые?

Ответом на этот наивный вопрос был всеобщий хохот присутствующих офицеров. Причем, если находившиеся рядом с барышнями старались хоть как-то сдерживаться, то остальные едва не перепугали лошадей своим ржанием. Сам Скобелев, впрочем, сумел удержаться от смеха, едва заметно ухмыльнувшись в свои роскошные бакенбарды. Дмитрий тоже хранил молчание.

— Хорошо, мне нравится ваше усовершенствование, — решил генерал, и натянул было поводья, но потом остановился и наклонившись в сторону Будищева негромко поинтересовался: — А где вы раздобыли пролетки?

— Нашел, ваше превосходительство! — доложил в ответ прапорщик, сделав самые честные глаза, какие только смог.

— Надеюсь, интенданты не придут ко мне с жалобой? — хмыкнул в ответ командующий, правильно истолковав взгляд своего подчиненного.

— Не должны, — пожал плечами «рационализатор», но пришпоривший коня генерал уже его не слышал.

Следом за Скобелевым устремилась и вся его свита, оставив пулеметный расчет, или вернее экипаж тачанки, одних. Точнее, почти одних, поскольку мадемуазель Штиглиц неожиданно пожелала задержаться.

— У меня не было случая поздравить вас с производством, — немного отстраненно сказала она, успокаивая свою лошадку, явно желающую ускакать вместе со всей кавалькадой.

— Благодарю, — изобразил нечто вроде поклона Дмитрий.

— Вы совсем перестали нас навещать, — продолжила Люсия, все тем же тоном. — А в последний раз ушли так быстро, что не нашли время даже поздороваться.

— Виноват, — развел руками прапорщик и, желая перевести разговор на менее щекотливую тему, сказал: — у вас прекрасная лошадь!

— Вам нравится?

— Очень!

— Это подарок мервского сердара — дедушки нашего Карима. Он пожелал вознаградить нас за заботу о его внуке. Седла по нашей просьбе изготовили здешние мастера, а амазонки [2] мы с Катей сшили сами.

— Шикарно смотритесь! — искренне похвалил Будищев.

— Благодарю, — благосклонно кивнула баронесса. — Миледи, так я ее назвала, и впрямь очень славная! Я прежде не очень любила верховую езду, но теперь от нее в полном восторге.

— А я держусь в седле как собака на заборе, — неожиданно даже для самого себя признался Дмитрий. — Не то что казаки, но даже мои матросы иногда смеются.

— Очень жаль, — вздохнула барышня. Лицо ее было почти скрыто вуалью, но Будищев почему-то был уверен, что она в досаде поджала губы. — Но быть может, вы все же найдете время, чтобы навестить нас в госпитале?

— Постараюсь, — ляпнул в ответ моряк.

— Всего доброго, — еще более сухим и отстраненным тоном попрощалась мадемуазель Штиглиц и вихрем помчалась догонять генеральскую свиту.

Все время пока они говорили, Егорыч — коренастый старослужащий солдат из артиллерийских ездовых, исправно делал вид, что его рядом нет. Но когда баронесса ускакала, громко хмыкнул, сокрушенно покачав головой при этом.