В 1989 году министерство образования затеяло реформу для перехода школьной системы с десятилетней на одиннадцатилетнюю программу. Вместо трех начальных классов становилось четыре, и поэтому те, кто уже закончил начальную школу, как мы, перескакивали через один класс. Таким образом я не ходил в четвертый класс, а сразу пошел в пятый. В этом году нам начали преподавать несколько новых предметов. Вместо письма и чтения стали русский язык и литература, вместо математики – алгебра и геометрия, вместо природоведения – география и биология. Добавились также история, черчение и иностранный язык.

Именно с иностранным языком у меня связано небольшое забавное недоразумение. Обычно тех, кто учился более или менее хорошо, определяли изучать английский язык, а тех, кто учился похуже, кидали грудью на амбразуру немецкого. Подозреваю, что это была эдакая историческая ирония, дескать, учишься плохо, на вот, в наказание учи язык неудачливых завоевателей. Может, прояснится чего в пустой башке.

Так вот, по идее, меня как хорошиста должны были определить в бравые ряды джентльменов, но по странному стечению обстоятельств я угодил в толпу бюргеров. В начале учебного года честно отзанимался три урока на немецком языке, где даже успел отхватить пятерку за мастерски выученное: «Ich heisse Oleg и Ich lebe in Perm». Затем родители Вовки Ветрова, который учился весьма средне и которого определили учить английский, пришли к директору школы и попросили его перевести в группу немецкого, мотивируя тем, что ему будет сложно учить язык Шекспира и Байрона. В итоге произошел crazy change, и я попал на свое законное место в группе английского языка.

Так уж получилось, что этот предмет мне давался очень легко, и без лишней скромности могу утверждать, что по английскому я был одним из лучших в школе, а уж в параллели лучшим однозначно. Не в последнюю очередь это произошло из-за учительницы, которая нам преподавала этот предмет – Леушиной Татьяны Павловны, великолепного педагога и очень чуткого человека.

С этого года у нас появился новый классный руководитель – Каргалина Татьяна Николаевна, учитель истории, а также новый классный кабинет на третьем этаже. По началу, по привычке начальной школы, мы собирались у этого кабинета, а уж потом ползли к кабинету, в котором начинался первый урок. Постепенно поняв бессмысленность и неэффективность планирования собственного времени, все начали являться в нужное место сразу же, с утра. Несомненно, самыми веселыми и раздолбайскими уроками того времени были уроки биологии, которые вела Котораева Нина Михайловна, больше известная в среде учеников под кличками Кнопка и Семядоля.

На ее занятиях мы вполне могли себе позволить покидаться бумажками, поплевать через трубочки шариками пластилина девочкам в волосы или соседу в ухо, громко разговаривать и гомерически ржать. Маленькая Нина Михайловна абсолютно не внушала балбесам ученикам никакого пиетета и священного почтения к старшему по возрасту, социальному статусу и месту в школьной иерархии. Когда Семядоля вызывала к доске, отвечать домашнее задание, то рассказать его не составляло особого труда, даже если ты до этого пинал половые члены и абсолютно не приготовился. Она всегда наивно открывала учебник на вопросе, который спросила, а сама неотрывно и, как ей казалось, грозно, озирала гульбище, происходящее в четырех стенах кабинета. При этом абсолютно не обращала внимания на то, что делает и где стоит отвечающий ученик. Который в это время спокойно заглядывал в страницу ей через плечо и начитывал свой ответ. Понятное дело, что некоторые читали хуже, а иные видели не очень, поэтому и ответы не всегда были отличными. Лично я не страдал ни первым, ни вторым, посему мне не составляло труда быть в авангарде тех, кто «всегда ответственно подходит к приготовлению домашнего задания».

При кабинете биологии была лаборантская, где в великом множестве хранились различные наглядные пособия – плакаты, макеты, обязательный пластиковый скелет и, самое главное, заспиртованные органы, животные и иные малоприятные хреновины в банках, пробирках и мензурках. Во многих емкостях спирта не было на половину. То ли он испарился за десятилетия, то ли какие-то старшеклассники выхлебали его в своих первых смелых алкогольных экспериментах.

Так совпало, что в один из дней урок биологии заканчивался непосредственно перед обедом, и вся живая масса нашего класса срывалась с места с первыми звуками звонка и, сломя головы и все, что есть на пути, неслась в столовую жрать. Минут за десять до конца урока начинались приготовления, потихоньку убирались в портфели и рюкзаки учебники, тетради и канцелярские принадлежности. Все это происходило под чаще всего молчаливое, но иногда и суетливое словесное несогласие Кнопки, которая намекала, что урок еще вроде как продолжается, и она еще не все нам рассказала. Но пятому «Б» уже было откровенно плевать на все ее рулады, потому что каждый стремился первым выбежать из кабинета и помчаться на кормежку с гулким грохотом шагов, поднимая в воздух тучи пыли. Особым шиком считалось впереди бегущему захлопнуть дверь в столовку пред носами преследователей таким образом, чтобы они в нее влетели на полном бегу.

Нина Михайловна долго терпела эти выходки, но однажды взбунтовалась. Зная и предвидя, что в скором времени начнет твориться, она заперла дверь на ключ и положила его на стол. Несмотря на это, мы как обычно собрали свои причиндалы и начали вставать при звуках звонка. Семядоля мужественно попыталась забаррикадировать дверь своим маленьким тельцем и уперлась руками в косяк, перекрывая и без того запертый проход.

– Не пущу! – в ужасе от происходящего вскричала она.

Ушлый Мишка Кулаков прокрался к учительскому столу и, выкрав заветный ключ, вскрыл дверь также, как матерый медвежатник вскрывает сейф. Ученическая толпа волной хлынула в образовавшуюся брешь в обороне Семядоли, увлекая ее за собой, роняя на пол и слегка изменяя ее физическое и душевное здоровье своими ногами. Нелепый в своей беспомощности бунт окончился полным фиаско.

Паня Воробьев очень часто прибегал в столовку первым в силу того, что сидел рядом с выходом и, подозреваю, в силу того, что очень хотел жрать. Голод, как известно, великая сила, способная толкнуть на любые дикие и немыслимые поступки. Вот он и толкал Паню на скоростные рекорды. На каком-то жизненном этапе Паня раздобыл старый, расхристанный и разваливающийся кейс-дипломат, с которым ходил в школу и куда складывал свой скудный ученический скарб. В один из своих забегов, когда Паня уже предвкушал легкую победу над нерадивыми одноклассниками, он швырнул этот самый дипломат в вестибюле перед столовой, где все скидывали свои сумки, пакеты и портфели. Гадский кейс подвел своего обладателя, живописно распавшись на составляющие, самостоятельно выпотрошив свое чрево и вывалив все свое содержимое на паркет вестибюля. Паня затормозил очень резко, с таким же визжащим звуком, с которым тормозят автомобили в голливудских боевиках. Пока он с панической поспешностью собирал свое имущество, словно в насмешку мимо него стадом пронесся весь класс, бомбардируя окрестности своими сумками и пакетами. В итоге, вместо убедительной победы, Паня потерпел сокрушительное и унизительное поражение. Бег с препятствиями, пусть даже и такой экзотический, не прощает ни малейшей расслабленности, ни раздутого чувства насмешливого превосходства.

А Паня однажды учудил непосредственно на уроке биологии, прямо во время занятия. Стояла зима с трескучими морозами, и он пришел в школу в русской национальной обуви – валенках. В теплом помещении ему естественно стало жарко, и он, не утруждая себя долгими размышлениями, снял катанки и в порыве фривольного блаженства закинул ноги на парту. Я так полагаю для лучшей вентиляции и охлаждения оных. Химическая атака была жесточайшей. Если бы немцы применяли это зловоние вместо иприта во время Первой мировой, англо-французские войска быстренько сдались бы в хищные лапки Четверного союза. Семядоля, в обычное время и глазом бы не поведшая на такую наглость, была утомлена шестиурочной бесконечной борьбой с юными биологическими дарованиями и внезапно взорвалась криком: