Наша школа была построена на болоте, а кабинет музыки находился в переходе между основной частью заведения и двумя крыльями, в которых располагались спортзал и трудовые мастерские соответственно. Поэтому кабинет находился чуть ниже основного уровня школы, и под полами постоянно стояла затхлая вода, откуда круглогодично вылетали полчища наглых надоедливых комаров. На одном из уроков Семениха увлеченно пела и традиционно аккомпанировала себе на баяне. Во время одного из ее сложных голосовых пассажей в отверстие, которым она издавала эти звуки, залетел комарик. Он был без фонарика и, видимо, толком не видел, куда нелегкая его несет. Песнь внезапно оборвалась хриплым, громким и басовитым кашлем. Класс, который до этого внимательно наблюдал за трагическим самоубийственным полетом комара, разорвался грохотом дружного зловещего и дикого смеха.

Ольга Семеновна, к ее несчастью, не входила в пантеон любимых педагогов школы, и поэтому постоянно подвергалась издевательствам, шуткам и розыгрышам. Уж не знаю почему так происходило, ибо она не была вредной, злопамятной или особо требовательной. Пребывающие в нежной заботе о любимом преподавателе старшеклассники однажды в сидение ее стула снизу набили целую кучу иголок таким образом, чтобы их острия незаметно, но неотвратимо торчали наружу кверху. Естественно, Семениха ничего не заметила и спокойно села на свое рабочее место, чтобы тут же подскочить с неприсущей ей легкостью и грузно приземлиться обратно всей массой своего большого тела. Бедный стул не выдержал такого тяжкого испытания и с треском развалился, увлекая Ольгу Семеновну за собой на пол.

Виновных в этом злодеянии искали достаточно продолжительное время, и они даже стали героями школы, хотя кроме них самих и узкого круга посвященных никто никогда не узнал их имен.

На уроках музыки мы могли заниматься чем угодно кроме музыки. Кидались друг в друга бумажками, плевались пластилином через трубочку, играли в крестики-нолики и «морской бой». В третьем классе Лядыч с Лехой Бажиным так увлеклись морскими сражениями, что не заметили, как разгоряченные спором разорались друг на друга на весь кабинет. Рассвирепевшая Семениха ломанулась за Лядычем по проходу, посчитав его зачинщиком всего этого безобразия. Колян юрко и ловко убегал от нее, но она надвигалась на него всей массой, сокрушая на своем пути парты и стулья, которые отлетали в сторону, словно глыбы льда на пути ледокола, пробивающегося к Арктике. Поймай она его тогда, думаю, от люлей он бы не увернулся.

Однажды наш класс стоял перед кабинетом музыки и ждал запаздывавшую Ольгу Семеновну. Урок был последний, и нам очень не хотелось на него идти, поэтому Мишка Кулаков и Дениска Кузенков напихали в замочную скважину спичек, дабы Семениха не смогла открыть дверь в свои владения. Операция имела бы все шансы на успех, если бы не одно НО.

Ольга Семеновна, подойдя к двери и безуспешно потыкавшись ключом в щелку замка под глумливые улыбочки, не растерялась и извлекла из своей сумочки набор щипчиков, крючочков и прочих инструментов, которым бы позавидовал любой вор-домушник.

– Фи! Будто бы это в первый раз. – Спокойно сказала она и принялась инструментами ловко и сноровисто выковыривать и извлекать обломки спичек. Через пару минут дверь распахнулась, наши надежды рухнули, Семениха торжествовала. Опыт – великая вещь! Что еще тут можно сказать?

А однажды нас закрыли в кабинете обычной приставной деревянной лестницей, уперев один ее конец в дверь, а второй в противоположную стену. Наглухо заблокировать дверь не получилось, и нам пришлось протискиваться на волю через очень узкую щель. Хрен его знает, как оттуда выбиралась Семениха, ибо ей с ее могучими объемами нельзя было вылезти, даже если бы она из твердого состояния перешла в жидкое или газообразное.

В ту пору физруком у нас был Иван Васильевич, седоватый пожилой мужчина, который разнообразил довольно-таки скучные занятия различными подвижными коллективными играми. Чаще всего мы играли в футбол. Класс делился на две команды по половому признаку. Как говорится, девочки – налево, мальчики – направо. Сам Иван Васильевич, вместо роли рефери, присоединял себя к команде девочек и постоянно подозрительно внимательно их опекал, подсуживал им и вообще делал всякие поблажки. Нет, я стопроцентно не утверждаю, что он скрытый стареющий педофил-эротоман, а, скорее всего, просто помогал более слабым физически и менее ловким в спорте девочкам. Но повторюсь, его поведение было подозрительным, особенно если посмотреть на него с высоты моих прожитых лет и общечеловеческих процессов, проходящих в мире, разоблачений и изобличений множества «любителей» детей.

Учился у нас в классе Андрюха Изатуллин – закоренелый двоечник, балбес и лодырь. Как человек он был абсолютно неконфликтный и простой как два рубля, но учеба ему не давалась ни коим образом. Однажды на уроке рисования он смешал на листе все цвета своей гуаши. Видимо, у нас тогда была свободная тема для выражения своих творческих устремлений. Учительница подошла к нему и резонно спросила:

– Что это такое?

На что Андрюха, витающий в экстатических высотах от своей мазни, невозмутимо и безапелляционно ответил:

– Северное сияние!

И смех, и грех, одним словом. Годы спустя, я осознал, что с ним происходило. Дело в том, что у него постоянно болела мать, и одним ужасным днем она умерла. Думаю, Андрюха так наплевательски ко всему относился именно поэтому. Его отец, не желая дальше воспитывать сына в одиночку, отправил парня к родственникам матери в Одессу. Меня это тогда очень поразило. Ведь это же его родной сын! Как вообще можно отказаться от своего дитя? Наверное, у меня никогда не уложатся в голове такие вещи. Нет такого, чтобы я кого-то ненавидел, но презрением таких людей я всегда одарю. Мы с Андрюхой никогда не были друзьями, но, когда он время от времени появлялся на Железке, и я с ним случайным образом пересекался, общались мы очень тепло.