«Я люблю тебя».

Нет. Такого я никогда от тебя не слышала.

Или?..

– Пульт.

Мир озаряется новым светом. Лицо горит и ноет; забираюсь к тебе на колени, прижимаюсь грудью к груди. Обнимаешь меня за талию, гладишь; жадно впиваюсь пальцами в твои плечи. Меня так колотит, что трудно сидеть. Мы полностью одеты, но происходит что-то смелее, запретнее, божественнее самого разнузданного секса. Ты словно пишешь по мне, окуная пальцы в чернила.

Гладишь сильнее, чувствуя мою дрожь.

– Ну, чего ты, глупенькая?.. Испугалась?

Трясу головой. Слёзы капают с моего подбородка тебе на футболку и шею; ловишь на кончик пальца одну из них, как дождинку. Улыбаешься – лучисто и мягко, будто пощёчины привиделись мне в бреду.

– Ты молодец… Я тобой доволен. – (Гортанный бархат твоего голоса окутывает теплом. Гладишь меня по щекам, бёдрам, спине, притягиваешь к себе вплотную. Чувствую тебя всем телом; всхлипываю, блаженно закрывая глаза. Я по-прежнему жажду тебя, но уже обессилена. Слишком много для жалкой смертной; слишком близко к огню для бабочки). – Покорность должна вознаграждаться… Ну-ну, не плачь! Хорошая девочка. Как тебя поощрить? – (Утерев мне слёзы, заглядываешь в лицо. Смотришь с умилённым, смешливым сочувствием – как на ребёнка, которому пригрозили, что ёлки на Новый год не будет, а он – глупышка – поверил). – Проси, чего желаешь. Ты заслуживаешь этого.

– Мой господин, я…

– Проси! Это приказ.

Гипнотические, вкрадчивые волны твоего голоса вновь сменяет сухая непреклонность. Сглатываю слюну.

Я прекрасно знаю, чего хочу, но – можно ли так дерзить? Рискованно. Часто ты не воспринимаешь всерьёз эти чувственные мелочи. Можешь посмеяться надо мной, или сказать, что я ханжа, или обвинить в неуважении…

Смотрю на твои приоткрытые губы.

К чёрту.

– Пожалуйста, поцелуй меня.

Улыбаешься. Твои зрачки расширяются – тьма подступает к лесу.

– Куда?

– В шею… – перевожу дыхание. – Поцелуй, а потом укуси.

Мурашки от твоего выдоха щекочут мне шею и мочку уха. Хочется видеть, но ещё больше – ощущать; выбрать трудно – но всё-таки я выбираю второе. Откидываю назад голову и закрываю глаза.

– Сюда?

Мычу что-то невнятное. Ты целуешь меня – так влажно, тонко и горячо; проходишься раскалённой иглой и шёлком. Кончиком языка упираешься в бьющуюся венку; моргаешь, и кожу дразнит лёгкое касание твоих ресниц.

Со стоном крепче обнимаю тебя ногами.

– Кусать?

– Да. Да… Пожалуйста.

Впиваешься зубами – больно, долго, именно как мне хотелось; отдаюсь этой сладкой боли – до немощной страсти, до онемения; темнеет в глазах. Ты – та самая рысь из твоего старого текста, ягуар на цепи из твоих фантазий о приручённой дикости, львы, во имя Божие рвущие на части мазохистски кайфующего пророка Даниила…

Очнувшись, понимаю, что вжимаю тебя в спинку дивана и бесстыдно трусь об тебя, скользя рукой вниз.

Вспыхиваю и отдёргиваю руку. Без разрешения – нельзя. Это слишком, и я не заслуживаю.

Ведь так?..

– Ещё?

Твой похотливо-предлагающий (предлагающийся?..) шёпот опаляет до костей; возможно ли?

– Да! Да, умоляю…

Ухмыляешься.

– Нет. Надоело.

Разжимаешь объятия – и грубо сбрасываешь меня с колен.

Ахаю – не от боли, а от неожиданности (немного – от обиды за несправедливый приговор?..), – и ты хватаешь меня за волосы так, что воздух кончается в лёгких. Приподнимаешь, почти отрывая меня от пола; задеваю ногой пустую бутылку, и она падает; котята, устроившие сражение за какой-то бумажный бантик на нитке, испуганно бросаются врассыпную. Когда дьявольская гармония твоих пощёчин успела превратиться в эту несуразицу?..

Дёргаешь ещё резче и тянешь вниз:

– А что это с нами такое? Слёзоньки опять выступили… Теперь правда больно, а не просто в кайф? На игру уже не похоже, да?

Твоё глумливое сюсюканье вгоняет в панику сильнее того, что ты делаешь.

– Н-нет, мой господин. Не похоже.

Пересаживаешься на край дивана и шепчешь в моё скривившееся от боли лицо:

– Всё ещё уверена, что хочешь быть моей рабыней?

– Да, мой господин.

– Да…

Отпускаешь мои волосы – презрительно, как половую тряпку. Сдерживаю рыдания: такие резкие перепады всегда попадают в меня без промаха, контрольным выстрелом, – и ты это знаешь.

Щёлкаешь пальцами, приказывая, чтобы я подлила тебе коньяка. Твоя рука с кружкой пляшет в воздухе; меня продолжает трясти – но уже не от желания, а от ужаса. Ты отпустил себя и снова опьянел? Или притворяешься? Или?..

– Понял я всё про ваше женское «люблю»… – хрипло шепчешь ты. – Вот скажи, как ты это сделала? Какого хуя у тебя получилось? Втёрлась ко мне в доверие, приехала – никого больше не пустил, кроме тебя… Притворяешься тут хорошей и верной. С чего я должен тебе верить, а?!