Мысли перетекли на людей.

— Явно чувствуется хозяйская стать. И одета красиво. Правда, потрёпанно. Странно это всё… А Марлен — молодец. Раз камин всё-таки горит — значит умеет она противостоять барской воле. Хотя, судя по интерьерчику и фасонам одежд, меня явно занесло в глухое средневековье. А значит, слугам здесь не очень-то позволительно вольничать. Но пампушечка явно не обычная бессловесная прислуга в этом доме, как, например, та вторая, которая доктора привела. Есть у Марлен в этом доме некие преференции. Факт. Да и характер чувствуется — кремень. Ладно, разберёмся.

— Теперь мужчина. Как она его назвала? — я наморщила ум, вспоминая подробности встречи, — Рауль. Да. Кстати, мой отец. Неоднозначное впечатление. С одной стороны видно, что дядька добрый, сердечный, но вот это его смиренное «да, дорогая»… Это же «караул»! Взрослый мужчина, а ведётся, как телёнок… Не знаю, по-моему, в Лизкином сыне характера больше, чем в нём. Крутит им блондинка, ой кру-у-ти-ит. Как хочет. Обидно за мужика. Человек-то хороший. Но безвольный какой-то. Как надломленный. И дочку любит, но внимания ей явно не уделял — сам признался. Или у них тут так принято? Ничего не помню толком про эту эпоху.

— А мальчишечка-то какой хорошенький. Беленький, кудрявенький, лучезарный. Как Маня Светкина… — воспоминание царапнуло по живому, — Эх, братишка, надо же… представляешь, Крис, у тебя теперь есть брат. Тёплышко маленькое.

Опять захотелось пить. На тяжёлой, простой, как квадрат Малевича, табуретке возле кровати стояла кружка с водой. Кряхтя приподнялась, попила и с шумным выдохом откинулась на подушку.

— Что ж тут так воняет? — досадливо поморщилась я, — О! Стоп! А я-то, я-то кто такая? Графиня? Баронесса? («О как размахнулась!» — хихикнул внутренний голос.) Не, ну а что? Сплю на кровати — не на сундуке каком, комната вот своя с камином, дочь хозяина, прислуга даже имеется. Хотя, Марлен вообще язык не поворачивается прислугой обзывать. Ну, не барских мы кровей, не барских.

— Однако блондинка — явно не моя родительница. В пампушечкиных глазах вон в сто раз больше материнской любви ко мне светится. Как бы это всё поаккуратнее разузнать? В лоб-то не спросишь — чего доброго сочтут ненормальной, да в дурку сдадут. Интересно, есть у них здесь психушка? Наверное, всё-таки, при церкви какая-нибудь богадельня имеется.

— Короче, косим, Крис, под амнезию. Имеет право покалеченный ребёнок на амнезию, в конце концов?! Ещё бы вот в зеркало на себя посмотреть… Блин, что-то прям боязно. — честно призналась себе я.

В этот момент наконец-то пришла запыхавшаяся Марлен:

— Проснулась, детка? А я вот тебе ещё бульончику принесла.

— А мяса нет? — робко скрипнула я и опять закашлялась.

Надо было видеть её глаза. Крепкая нервами тётка, видать, не на шутку озадачилась.

— Нету сегодня…

— А с чего тогда бульон? — возник в голове резонный вопрос.

— Да и нельзя, миленькая. Я ж тебя неделю толком накормить не могла — а ну как кишки скрутит. Этого вот нам и не хватало — только-только очнулась же. И доктор запретил пока… Я тебе утром в бульон яйцо забью. — немного помолчав, сжалилась она надо мной.

— Ну ладно, — про себя подумала я и кивнула, — может она и права. У неё явно опыта побольше моего в этих делах.

Хотя есть хотелось, как здоровой.

Скормив мне такой же жидкий, как и утром, бульон (Где ж тут поправишься? Я уж молчу про потолстеешь.), моя спасительница собралась, было, уходить.

— Марлен, — окликнула я её (после горяченького голос всё-таки прорезался), — а можно поменять мне постель? И помыться…

Я осеклась, глядя, как вытягивается это круглое миловидное лицо.

— Ну хотя бы обтереться, — добавила я уже почти шёпотом, совершенно искренне не понимая, что не так.

— Детка, — пышечка обеспокоенно потрогала мой лоб, — так что же, прямо сейчас постель менять? Так и месяца же не прошло…

— Чего? — подумала я, — Месяца? Так ото ж оно и воняет всё.

— И мачеха твоя (я сделала в голове пометку) заругается. За дрова-то вон весь день поедом ела, а за постель и вовсе со свету сживёт! — ворчала тётка.

— Марлен, пожалуйста, мне плохо в этих пропитанных потом и болезнью простынях.

— Ну… не знаю, — она была явно расстроенна и растерянна, — не знаю.

— Нянюшка, миленькая — вырвалось у меня и я от неожиданности сама обалдела.

Так, значит, какую- то память Таис мне всё-таки оставила.

Первый раз за всё это время я увидела, как дрогнуло её лицо.

— Ладно, отобьюсь. Не в первой, поди. — Марлен поджала губы, сдерживая подступающие слёзы, и со вздохом пошла выполнять мою просьбу.

Я её честно зауважала. Совесть грызла за то, что подставляю хорошего человека под хозяйский гнев, но находиться в таком свинстве было невмоготу.