Празднуют, правда, не все. Некоторые делом государственной важности заняты – ага, пашут и в выходные, и в праздники. А некоторые даже этим трудоголикам завидуют неподдельно, потому как иногда лучше трудиться самому, чем когда другие трудятся над тобой. Публичные казни наиболее именитых изменников и назначенных таковыми как-то уже закончились, но следствие в отношении мелких сошек всё ещё продолжается, а по его результатам – и суд, и расправа. Доносятся их вопли – приглушённые и толщиной стен, и расстоянием, но где-то на пороге слышимости между разрывами цветных ракет и гвалтом празднующей толпы вполне различимые. Восток есть Восток.

– Уыыыыррр! – передразнил Володя особо горлопанистого крикуна, мастерски сымитировав предсмертное завывание угодившего на зубы собачьей своре кошака.

Наверняка и из них кое-кто попал под раздачу по облыжному доносу и страдает не за то, в чём обвиняется, а за личные счёты с доносчиком или с влиятельным человеком из нынешней правящей камарильи. Возможно, что есть среди них и кто-то правильный, но навлёкший на себя немилость ловко примазавшейся к нынешней власти обезьяны. Откуда нам знать все обстоятельства? Но статистически такие страдали до этого и будут страдать после, в повседневном фоновом режиме, а основная масса нынешних страдальцев такова, что её абсолютно не жаль. Мелкие сошки, но зловредные, если не в реальной измене, так в повседневной грызне обезьяньей отметившиеся и много кому жизнь отравлявшие, так что и страдают они теперь поделом. Иногда ради понтов перед натерпевшимися трудящимися массами деспотия устраивает показушные расправы с достававшей их сволочью – далеко не со всей, даже не с самой сволочной, в которой нуждается и любой новый деспот, но с достаточно одиозной, иначе ведь понты не те. Вы же любили восточную деспотию, когда все пряники от неё доставались вам, а кнут – другим? Ну так будьте же последовательны, любите её родимую и теперь, когда в результате пертурбаций на троне и возле него власть переменилась, и пришла ваша очередь отведать её кнута…

– Да загребали же, млять! – Серёга уж схватился было за револьвер, но вовремя опомнился, – Чуют же, сволочи, что ни хрена с ними нельзя сделать! Вконец тут охренели, млять, от безнаказанности! – он раздосадованно хлопнул себя ладонью по ляжке.

– Дядя Сергей, возьми! – Парима протянула ему свою рогатку и камешек.

– Стоп! Не каменюкой! – предостерёг Володя.

– Дадим симметричный ответ, – хмыкнул я, подобрав и подав геологу косточку манго, которой в него и запульнула эта охреневшая макака, – И это, не открыто, а втихаря надо. Ребята, встаньте-ка тоже покучнее.

Наши бодигарды встали вместе с нами так, чтобы загородить Серёгу от лишних глаз со всех сторон, тот вложил косточку в кожаное гнездо рогатки, привстал на колено и растянул резиновый жгут до глаза, что твой лук. Шмакодявка захихикала в кулачок, ясно представив себе, что сейчас будет. И угадала, конечно, абсолютно правильно. Косточка со смачным шлепком впечаталась обезьяне в нос, расквасив его не хуже удара кулаком. Визг раздался – куда там до неё той свинье, которую режут! Впрочем, улепетнуть подальше ей это не помешало, как и ейным товаркам, после чего они подняли возмущённый гвалт всем стадом – ага, с безопасного по их мнению расстоянию. В данном конкретном случае они не так уж и неправы – камешком-то из хорошей рогатки и добьёшь, и попадёшь в тушку, и если бы не грёбаные зеваки, я и сам продемонстрировал бы им ихнюю ошибку с большим удовольствием, но палево в таком деле противопоказано. Как-нибудь в другой раз поучим их хорошим манерам подробнее и доходчивее.

Как сами индусы терпят наглые выходки этих священных для них макак, у них и спрашивайте, если интересует. Для нас – уму непостижимо. Форменное издевательство над самой идеей здравого смысла. И это ещё одна причина, по которой основная база нам на хрен не нужна в районах, хорошо обжитых синхалами и приобщённых ими к великой и самобытной индийской цивилизации. На хрен, на хрен! Если у них самих карма такая, то наши-то тут при чём? Ведь реально же ихние обезьяны охренели. Знают же, сволочи, что нельзя их в индобуддийском городе ни тростью охреначить, ни ремнём по наглой морде хлестнуть, ни пинка хорошего под жопу отвесить, ни булыжником хорошим запульнуть, и нет на них вообще никакой управы. Ну, с нами-то они малость не угадали, но ведь курам же на смех, кто понимает. Ладно ещё Парима, не доросшая пока до табельного огнестрела по малолетству, но мы-то! У каждого револьвер в кобуре, а тоже таскаем из-за тутошнего национального индуизма головного мозга такие же рогатки, как и та, что смастерили для неё. Да и их-то ещё не всякий раз применишь, потому как шифроваться приходится.

Мало того, что на улице под ногами путаются и не просто попрошайничают, а нагло лапы свои тянут ко всему, чем заинтересуются, так и в дома же забираются, а там и бардак учинят, и всё приглянувшееся скоммуниздят, а ещё больше перепортят. Жара ведь тропическая, а окна ставнями приходится закрывать от этих паскуд. Занавески абсолютно без толку – срывают на хрен, если с краю протиснуться не выходит. А рявкнешь ты на неё или замахнёшься – или ноль внимания, или скалится возмущённо, клыки свои показывая, будто это не она тебя, а ты её грабишь. Охренели, короче, вконец от безнаказанности.

Обоснуем священности обезьяны для индусов является эпос "Рамаяна", сюжет которого включает помощь Раме со стороны обезьяньего бога Ханумана и его лохматого четверорукого воинства. Юлька не была уверена, записана ли уже эта поэма, потому как о её датировке единого мнения нет – и пятым веком до нашей эры её датируют, и третьим, и вообще первым, который ещё не наступил. Но хрен ли нам толку от той конкретной даты записи того конкретного канонического текста, если ему почти наверняка предшествовала длительная устная традиция? У греков с Гомером ихним точно такая же хрень – сочинены обе приписываемых ему поэмы в евонное лохматое время и пелись в виде песен несколько веков, за которые успели стать неотъемлемой частью священной греческой мифологии, и лишь после этого греки их наконец удосужились привести к единому канону и записать. Так и тут – может, та "Рамаяна" и не записана ещё ни хрена, но брод между югом Индии и Цейлоном уже Мостом Рамы обозван, а обезьяны уже прописались среди священной для индусов живности. Подобное, млять, тянется к подобному. Счастье придурков, что макака индийская – ещё ни разу не африканский павиан.

Я ведь упоминал уже, что стаи павианов в современном Кейптауне вытворяют? Ни разу они там не священные, а всего лишь охраняемые от браконьерства и от жестокого обращения государством и всяческими гринписанутыми, ну и в результате пользующиеся почти такой же безнаказанностью. И конечно же, злоупотребляют ей самым бессовестным образом. Это же обезьяны. Перед самой нашей поездкой в синхальскую столицу мы тут с Капщины радиограмму получили – там нашим пришлось очередной раз павианам отстрел устроить, потому как другого языка они не понимают. Каллироя её нашим передавала на Маврикий, потому как Мартиал как раз участвовал в этом воспитательном мероприятии. Макаки-то помельче и послабже, и сильной рогатки для хоть какого-то их вразумления в принципе достаточно, но применять ведь её приходится только втихаря, что многократно снижает воспитательный эффект. И уже заранее понятно, что синхальская Анурадхапура будет одним из самых проблемных мест службы для наших. Вроде бы, и очаг высокой по античным меркам цивилизации, не дыра какая-то захолустная, но служить в нём – разве только в порядке наказания или считая год за два, учитывая вредность условий службы для не ушибленной индуизмом или буддизмом нормальной человеческой психики. Такой театр абсурда – уж всяко не место для нашей основной индийской базы.