Спасенная коза лежала на земле и тяжело дышала, Бродский вылизывал ее несчастную морду, а Юля сидела на земле и почему-то плакала.

— Ты чего? — помог ей подняться.

Она только головой покачала и продолжила реветь, уткнувшись мне носом в грудь.

— Все хорошо. Мы ее нашли, — я гладил ее по мокрым волосам, обнимал, как маленькую, а она лишь всхлипывала и цеплялась за меня, как пиявка.

Тем временем ливень продолжался.

Тугие струи нещадно лупили по листьям, пригибая ветви к земле, небо озарялось нескончаемой чредой вспышек, а гром, казалось, не замолкал ни на секунду — раскат за раскатом, прибирал до самых костей, отзываясь в каждой клеточке.

А мы продолжали стоять, не разжимая объятий.

— Я такая дурочка, — смущенно пролепетала Юля, когда смогла справиться с рыданиями, и попыталась вытереть слезы ладонью. Осознав, что это капли дождя катятся по щекам — она опустила руки и улыбнулась.

Я опустился рядом с козой и потрепал ее по грязному загривку:

— Ну ты дала, рогатая. Мы тебя по всему лесу искали, — потом похлопал по жилистому боку волкодава, — Бродский, молодец. Всех спас.

Он так обрадовался похвале, что начал прыгать и скакать, едва не повалив меня на землю. Агриппина даже не сделала попытки поддеть его рогом, а только прикрыла глаза и облегченно вздохнула. На всякий случай проверил ее конечности, и убедившись, что ничего не сломано, заставил подняться на ноги.

Пипа пошатнулась, по-кошачьи отряхнулась, от чего комья грязи полетели во все стороны, заляпав и меня, и Юлю, и счастливого Бродского. Потом тихо вякнула и поковыляла обратно, в сторону дома.

Обратно мы шли долго. Торопиться уже бессмысленно — промокли до нитки, поэтому даже не пытались укрыться под кронами и смело шагали по лужам, притаившимся в траве. Что-то говорить тоже не было смысла — шум дождя и раскаты грома перекрывали все остальное.

Да и не хотелось говорить. Мы просто шли. Не торопясь. Будто решили солнечным деньком прогуляться в парке. Я держал Юлю за руку, и чувствовал, что ее до сих пор немного потряхивало, но она улыбалась.

Мы были грязными, сырыми, измученными бегом по лесу, но такие счастливыми, что невозможно словами не передать. Не знаю как, но это глупое маленькое приключение сделало нас еще ближе. Будто мы какой-то рубеж прошли, после которого уже язык не поворачивался сказать, что у нас с ней все «просто так».

Виновница приключения маячила впереди. Ливень смыл с нее всю грязь, и она стала похожа на саму себя. Шла твердым шагом, сердито трясла головой, когда капли падали на уши и мекала, недовольно оглядываясь на нас. Будто это мы ее в лес затащи, и это ей пришлось спасать своих непутевых хозяев.

Что с нее взять. Коза и есть коза. Создание вредное и крайне неблагодарное.

Когда мы пришли к дому зверье тут же разбрелось по своим местам – коза в хлев, Бродский втиснулся под крыльцо, а мы направились в дом.

Я уже занес ногу чтобы ступить на крыльцо, как Юля вцепилась в меня и заставила обернуться.

— Чего?

Она молчала. Только смотрела на меня во все глаза, и от этого взгляда мурашки по коже побежали. Он будто проникал внутрь, в самое сердце. В то место куда раньше никому не было доступа.

— Ты чего? — я не узнавал свой голос. Глухой, будто через силу.

Юля улыбнулась, как-то скованно, даже немного испуганно, а потом шагнула ближе ко мне:

— Я так рада, что у меня закончился бензин.

Сначала я не понял, что она имела в виду, и даже хотел отпустить какую-то плоскую шуточку, но слова застряли в горле. В голубых глазах, которые казались прозрачными от дождя, светилось что-то такое, чему я не мог дать определения.

Она смотрела на меня так, будто открывалась вся, показывала саму себя подлинную, искреннюю. Ее взгляд говорил: вот она я, перед тобой. Без масок и прикрас. Настоящая.

Твоя.

Именно так. Моя. Несмотря ни на что, наплевав на условности и нелепую историю знакомства. Она просто отдавала себя в мои руки.

В груди заломило. Прямо за ребрами там, где бешено колотилось сердце.

Мне показалось, что она сейчас скажет что-то важное. Мне хотелось, чтобы она сказала.

Я не знал, что это за слова, но они повисли, между нами. Никто и звука не проронил, но они звенели, гудели, отголоском проходя по венам. Я чувствовал их кожей, чувствовал их в каплях дождя, видел во всполохах на небосводе.

Я шагнул к ней вплотную, пальцами приподнял подбородок и поцеловал.

У этого поцелуя был вкус дождя. Холодный, одновременно свежий и сладкий, дурманящий, как самое лучшее вино.

Юлины руки обвили мою шею, и когда я ее подхватил с земли, вынуждая обвить ногами мои бедра, с ее губ сорвался стон.

В дом мы так и не зашли. Прижав ее к шершавой стене, а в голове эхом продолжало стучать «моя».

— Ну ты как? — спросил у Юли утром, когда, разлепив глаза, мы не спешили вставать, а продолжали нежится в постели.