И мы остались одни.

Остались не совсем одни, поскольку Эгиль был жив. Он скакал изо всех сил, опережая преследователей, и оказался дома на полдня раньше Элдреда.

— Он приехал после полудня, — сказал мне Эгиль, — взглянул на двести воинов на стенах и исчез в южном направлении.

— Двести! — воскликнул я. — Да у тебя нет двухсот воинов!

— Дай женщине копье, господин, скрой грудь под кольчугой, спрячь волосы под шлемом, и как ты ее отличишь? Кроме того, некоторые мои женщины даже свирепее мужчин.

Итак, от Эгиля Элдред поехал в Беббанбург, а потом на юг к Эофервику, где, как мы слышали, поселился больше чем с сотней западносаксонских воинов во дворце Гутфрита. Еще больше западных саксов разместилось гарнизоном в Линдкольне, а значит, Этельстан усиливал свою хватку на горле Нортумбрии.

И это значило, что он, безусловно, зажмет Беббанбург в тиски, хотя шло лето, а нас никто не беспокоил. У нас было время заполнить кладовые, укрепить и без того крепкие бастионы и беспрерывно патрулировать южные земли.

— Когда они явятся? — спросила меня Бенедетта.

— После сбора урожая, естественно.

— А вдруг не придут?

— Придут.

Мои друзья из Эофервика обязательно предупредят, если смогут. И друзей у меня много. Ханна, дочь Оллы, хозяина таверны, вышла замуж за Берга. Как и любой трактирщик, Олла слышал сплетни, а его шлюхам нашептывали тайны прямо в уши. А еще одноглазый Болдар Гуннарсон, охранявший Гутфрита. Священники, служившие архиепископу Хротверду. Все они и десяток других находили способы отправить мне весточку. Их послания приносили путники и торговые корабли, а с тех пор как я унизил Элдреда, в них говорилось одно и то же. Он жаждет мести.

От Гутфрита пришло письмо, но стиль выдавал, что оно написано западным саксом. Он требовал от меня клятвы в верности, а если я откажусь преклонить колено, обещал разграбить мои земли, чтобы забрать то, что я задолжал.

Я сжег письмо, послал предупреждение Ситрику, командовавшему гарнизоном в Дунхолме на моей южной границе, и сообщения в каждое поселение на моих землях, но ничего не произошло. Никто не прискакал из Эофервика, не сожгли ни одной фермы, не увели ни одной овцы или коровы.

— Он ничего не предпринимает! — презрительно сказала Бенедетта. — Может, боится тебя?

— Он ждет приказа Этельстана.

Король находился далеко на юге, в Винтанкестере, и, несомненно, Элдред не хотел выступать против меня без его одобрения. Похоже, такое одобрение было получено, поскольку в конце лета мы услышали о четырех западносаксонских кораблях, привезших в Эофервик еще сотню воинов и громадный сундук серебра. Деньги пошли кузнецам Эофервика, ковавшим копья, и священникам, что объявили в своих проповедях Беббанбург логовом язычников. Архиепископ Хротверд мог бы пресечь этот вздор. Он был славным человеком, из-за дружбы со мной и отвращения к Гутфриту он отговаривал Элдреда от войны между Эофервиком и Беббанбургом, но Хротверд серьезно заболел. Монах, принесший мне это известие, дотронулся средним пальцем до лба.

— Бедный старик не понимает, какой нынче день, сегодняшний или Троица, господин.

— Он не в себе? — спросил я.

Монах кивнул. Вместе с тремя спутниками он вез Евангелие в монастырь в Альбе и попросил в Беббанбурге приюта на ночь.

— Иногда он забывает одеться, господин, и едва может говорить, куда уж там проповедовать. Руки у него трясутся, приходится кормить его кашей с ложки. В городе сейчас новые священники из Уэссекса, господин, очень ярые!

— Хочешь сказать, они не любят язычников?

— Не любят, господин.

— Епископ Освальд среди них?

Он покачал выбритой головой.

— Нет, господин. В соборе обычно проповедует отец Цеолнот.

Я невесело рассмеялся. Я знал Цеолнота и его брата-близнеца Цеолберта с детства и не любил их так же, как и они меня. У Цеолберта хотя бы была причина для ненависти — я выбил ему большую часть зубов, и воспоминания об этом доставляли мне радость. Но на исходе лета радостные моменты стали редки. Начались набеги.

Сначала незначительные. У южной границы угнали скот, сожгли сарай, испортили сети, и всегда налетчиками были норвежцы и даны, ни один не имел на щите кабана Гутфрита, ни один не был западным саксом. Я отправил на юг, в Дунхолм, сына с тридцатью воинами на помощь Ситрику, но земли мои были обширны, враги осторожны, и мои люди никого не обнаружили. Затем кто-то напал на рыбацкие лодки, сети и улов украли, корабли лишили мачт. Никого из моих людей не убили и даже не ранили.

— Это сделали два корабля саксов, — рассказал мне один из рыбаков, когда я привел Спирхафок на юг вдоль побережья.

— У них на носу были кресты?

— Ничего не было, господин, но это были саксы. Пузатые такие! — У кораблей южной постройки были раздутые бока, ничего общего со стройными обводами Спирхафока. — Сволочи, взявшие нас на абордаж, говорили не по-нашему, но это корабли саксов.

Я посылал Спирхафок на юг каждый день, обычно под командованием Гербрухта, а брат Эгиля Торольф привел на помощь Банамадр, но снова они ничего не нашли. Угоны скота продолжались, священники читали злобные проповеди, утверждая, что любой, кто платит языческому лорду, обречен вечно гореть в аду.