Она подошла к буфету, выкрашенному белой краской, с недовольным видом открыла ящик. Будто от свидания ее отвлекаю, а не от очередного прыща на носу! Я заглянула через ее плечо. Чего только не было в ящике: географические карты, компас, батарейки, даже армейский сухпаек. Она перебирала все это и нервно дергала плечом, через которое я заглядывала.

– Ого, вы готовитесь к концу света?

Она неохотно ответила:

– Мать любит походы.

– Ух! А ты?

– Что – я? – спросила она.

– Любишь походы?

– Не очень.

– Поэтому сидишь тут одна?

– С чего ты взяла, что я одна?

– Ну, возрази.

Она только хмыкнула в ответ. Достала бумажные салфетки, протянула мне и быстро отдернула руку.

– Тебя как зовут? – спросила я.

– Рита, – ответила она и захлопнула ящик так, что на буфете задрожали расписанные бутылки, выставленные, очевидно, для украшения в стиле кантри.

– А меня Ламбада, – сказала я и напела. – Шо-орандо си фой пара-рара-рара-рара-ра-а…

Эмоций у нее было, что у мороженой скумбрии. Она так и не сдвинулась с места и все почесывалась. Может быть, у нее идиосинкразия? Этим красивым словом одна моя знакомая называла физическое отвращение к невинным, в общем-то, вещам. Например, Наполеон до чертиков ненавидел белых лошадей. А одного писателя корчило от определенных слов, вроде «ипостась». Хотя и белые лошади, и слово «ипостась» ни в чем не виноваты. Рита Нопа могла так же необъяснимо не любить девушек в красных сандалиях.

Я делала вид, что промокаю телефон салфеткой, она пыхтела надо мной и смотрела подозрительно, как недавняя чайка на берегу, это начало раздражать. Я попросила воды. Она хмыкнула, но вышла на кухню и вернулась со стаканом.

– Какая вкусная здесь вода, – сказала я, напившись.

Тут она ухмыльнулась и ответила:

– В прошлом году нашли кишечную палочку. Каждый год что-то находят.

– Что еще интересного в вашем городе? – спросила я невозмутимо.

– Для тебя – ничего.

Это уже было вызовом. Я села на стул и заявила: никуда не пойду, финита. Наконец-то! Ее челюсть качнулась в подобии живой гримасы. Она захлопала ресничками под толстыми линзами очков и повысила голос:

– Мы не сдаем комнаты, сколько повторять!

– Я и не прошу сдать комнату. Для такой просьбы у меня нет денег. Говорю же – я утопила вещи, спасла только телефон, да и то, кажется, не совсем спасла.

– Меня это не волнует, – сказала она с кислым видом.

– Правильно, зачем волноваться? Я просто поживу у тебя, спать буду вон там, чтобы по утрам видеть море.

– Я что, в дурном кино? – попробовала она соригинальничать.

– Немножко поживу. Ты ведь все равно одна.

– Да с чего ты взяла, что я одна?! – взорвалась она.

– Ты одна, потому что твоя мать сейчас в очередном походе, – сказала я. – В походе за женским счастьем, ага?

Губы девчонки некрасиво скривились. Где же она откопала эти жуткие очки, стянула у Остина Пауэрса? Она оглянулась, словно ища помощи у родных стен, яростно поскребла плечо. Точно, у Риты Нопы нервный зуд. Я скатала салфетку шариком, бросила в пепельницу и сказала:

– Твоя мать собралась замуж. Все началось с курортного романа в Старой Бухте, а потом – раз! – и завертелось, ее избранник захотел на ней жениться и позвал к себе в Питер. Она решила попробовать, не век же одной куковать, а он мужчина приличный, – Рите совершенно необязательно было кивать, я продолжала свой рассказ, уверенная в том, что попадаю точно в цель, – А тебя она оставила дома. Но ты же большая девочка, правда? Поживешь пока одна, там что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.

– Слушай, ты кто такая? – спросила она наконец, изо всех сил пытаясь вернуть рыбье хладнокровие.

– Можешь называть меня сестрицей, – сказала я. – Твоя мать уехала в Питер к моему отцу. Здравствуй, Гита!

Мат индийским слоном. Она закрыла очки ладонью, тут же отняла, проговорила просто и устало:

– Вот задница. Сразу не могла сказать?

Я воодушевилась.

– Хорошо, что все тайное становится явным. Теперь ты позволишь сидеть рядом с тобой за твоим маленьким столиком, есть из твоей тарелочки и спать в твоей кроватке? Если позволишь, я нырну на дно и достану тебе золотой шарик.

Она, конечно, немного расслабилась, но не скажешь, что была рада. Ей все это не нравилось. Болотной ряске тоже вряд ли нравится, когда ее тревожит наглая цапля.

– Хватит кривляться, – сказала она. – Не люблю, когда кривляются. Как тебя зовут на самом деле?

– Ламбада, – ответила я.

– Зачем ты приехала?

– Познакомиться.

– Зачем тебе со мной знакомиться?

Она застыла, сложив руки на груди. Локти у нее были серые, волоски хорошо бы обесцветить. Ох и дразнят ее в школе! А может, просто не замечают. Не знаю, что хуже. Вряд ли она встречалась с кем-то, да она не целовалась ни разу в жизни! Я зачем-то представила, как это – целовать ее тонкие, бесцветные губы, касаться языком ее холодного и скользкого языка – и содрогнулась. Рита Нопа, что же ты такая жалкая?