– Мне захотелось с тобой познакомиться – и все, – сказала я. – А еще я не одобряю решение твоей матери. Взять и уехать, бросить несовершеннолет…

– Замолчи! – выкрикнула она. – Не суй свой нос куда не следует!

Я вздрогнула от этой вспышки ярости, но была удовлетворена: все шло по плану. Мне стало ясно все-все о Рите Нопе и ее неладах с матерью. Я примиряюще подняла руки.

– Разреши хотя бы переночевать. Трудно найти комнату в чужом городе без денег и телефона. У меня яблоки есть, сладкие.

Рита вздохнула.

– Только одну ночь, – сказала она, королева тухлых рыб, не удержалась и добавила. – И учти: я тебя не звала!

Помимо комнаты, в которой так натужно завязалось наше знакомство, в доме были маленькая кухня и Ритина комнатка. Рита прошла на кухню, меня не пригласила. Я последовала за ней. Окно кухни выходило во двор, на клумбу, которую никто не поливал. На столе стояла сковородка с яичницей неаппетитного вида. Я раскрыла рюкзак и высыпала рядом красные яблоки, которые купила на каком-то полустанке у старушки с неожиданным колечком в носу. Рита поджала губы. Она села за стол, не предлагая мне присоединиться, но через мгновение вздохнула, поднялась за ножом и тарелкой, разрезала холодную, свернувшуюся к центру яичницу, положила на тарелку половину, подвинула мне и молча села снова. Прилипая к столу запястьями и локтями, мы съели яичницу, следом выпили чаю. Она не задала ни одного вопроса о матери. Ни одного вопросика, маленькая прыщавая Электра! Это злило и радовало меня одновременно. Все шло по плану.

Мыть посуду Рита не стала, а двинулась в комнату, и походкой, и выражением лица показывая, как ей не нравится происходящее. В окне Ритиной комнаты до горизонта разливалось море, дикое, безлюдное, величественное. Цвета слабели и холодели вдаль, как на полотнах Уистлера. В остальном комната соответствовала хозяйке: неубранная постель, хлам на письменном столе, шкаф из прошлого века и всюду вонь старушечьей мази. Змеиный яд, вот что это. Однажды мой отец растянул спину, и кто-то из его знакомых привез баночку с коброй на этикетке, внутри оказалась темно-коричневая субстанция с таким же въедливым запахом.

Разглядывая комнаты, я не могла отделаться от ощущения странности всей этой обстановки, и, когда захотела поправить волосы, поняла, что меня смущает: в доме не было зеркал. Хотя, будь я такой же малосимпатичной, как Рита, тоже предпочла бы не встречаться со своим отражением. Она открыла шкаф, достала простыни, слава богу, чистые.

– Будешь спать на диване в зале.

«В зале» – умереть не встать! Я попробовала диван, на который меня определили, – твердый, словно надгробный камень, цвета неравномерно прожаренного гренка. На стене напротив висели круглые часы. Мы провели в молчании часа три, не меньше. Когда стукнуло девять вечера, Рита ушла чистить зубы. Я спросила, можно ли включить телевизор. В ответ из ванной раздалось омерзительное клокотанье. Телевизор был старый, без пульта, я нажала переключатель. По экрану поползла косая рябь. Вот и ответ. Рита, вытирая лицо, прошествовала в свою комнату, дверь закрывать не стала. Я сплющила пальцами ее силуэт в проеме, как пластилиновую фигурку. Она словно почувствовала и оглянулась.

– Спокойной ночи, – сказала я. – Извини, что так вышло. Если бы мой чемодан не утонул, я пригласила бы тебя в ресторан.

– Только не бери мою зубную щетку, – сказала она. – Чисти пальцем.

Я вздохнула и забралась под жесткую простыню. На удивление, белье издавало приятный цветочный аромат.

Ночью шумело море, и это было прекрасно. Я думала о набегающих на берег волнах, о теплой воде. Мне хотелось смеяться и плакать. Еще чуть-чуть, и я бы прокралась в ее комнату, легла рядом, обняла и сказала: черт с ними со всеми, Рита. Правда, ну их всех, пап, мам… Мы свободны и впереди у нас целое сумасшедшее лето, это главное. Но она по-мужски захрапела. Тогда я повторила привычную молитву: Боженька, можно мне никогда не будет больше шестнадцати? – и уснула.

Утром я проснулась от чудного, детского ощущения – щекотки. Солнце сверкало, море сверкало. Сверкала ниточка паутины надо мной. По руке полз паук. Я аккуратно стряхнула его на пол, потянулась и ощутила тупую боль в каждой мышце. Все потому, что вчера долго валялась на камнях. Я снова видела Риту в дверной проем. Не всю ее, а только серые пятки, торчащие из-под одеяла. Говорят, на животе спят люди, которым есть что скрывать.

Часы на стене показывали пять утра, но спать мне больше не хотелось. Тихонько, стараясь не скрипеть половицами, я прокралась к буфету, открыла верхний ящик. Прямо мне в руки выкатилась склянка со снотворным. Все-таки Ритина мать – настоящий специалист по выживанию! Такие таблетки принимала одна подруга моего отца, депрессивная художница Нева – это имя значилось даже в ее паспорте! – и утверждала, что без них погибла бы от инсомнии, а это романтично только в средневековых повестях, на деле же – склоки и слезы по пустякам, медленное окисление, плохая память, складки жира и тромбы, а под венец – инфаркт миокарда. Нева энциклопедически образованна. Каждый раз, жонглируя ее словечками, я вторгаюсь в неизвестные области. От нее я узнала не только об инсомнии, идиосинкразии, но и об американском художнике Уистлере, который провел детство в особняке на Галерной в Санкт-Петербурге, десять минут хода от дома Невы и полчаса езды от нашего с отцом дома. Вспоминать о доме не хотелось. «Чур меня, чур!» – прошептала я и вернулась к своим исканиям.

В буфете обнаружилась тетрадь с чистыми листами и ручка. Я забралась с ногами на диван и начала записывать первые приключения: ссору с отцом, вокзал, поезд, симпатичного блондина по имени Оскар, ночь в Старой Бухте. Увлекшись, исписала три страницы, пока почерк не стал мелким и путаным.

К восьми часам Рита еще не проснулась, пришлось мне хозяйничать. Я набрала воды в чайник, поставила на огонь и пошла в ванную, где все-таки нашлось зеркальце – маленькое, с морским видом на обратной стороне, оно закатилось вглубь полки. Из стакана воинственно торчала одинокая зубная щетка. На щетине темнела кровь. Бр-р! Я почистила зубы пальцем, вымылась под сломанным душем. Струя из рваного шланга била в разные стороны, на полу остались лужи. Я затерла воду чем-то похожим на половую тряпку, хотя, возможно, это была самая любимая футболка хозяйки. Про чайник совсем забыла. Вода выкипела наполовину. Я опустила в кружку пакетик чая, залила кипятком, чай мгновенно покрылся белесой пленкой. Над раковиной, в которой громоздились сковородка из-под вчерашней яичницы, тарелки и кружки, летали мухи. Я наблюдала за мушиной жизнью, пила чай и грызла яблоко, когда на кухню вошла Рита, все в той же мятой черной футболке, со свалявшейся «луковкой» на голове. Вместо приветствия она произнесла:

– Это моя кружка.

– Хорошо, сейчас вымою, – ответила я.

– Не надо.

Я пожала плечами, предложила:

– Может, пойдем купаться?

– Здесь нельзя, – сказала Рита и открыла холодильник.

Лучше бы она этого не делала. Запахло так, что мне расхотелось пить чай. Рита достала из холодильника кусок масла, ткнула ножом. Масло расползлось.

– По-моему, холодильник сломался, – сказала я.

– Давно, – ответила Рита, невозмутимо намазывая бутерброд.

Она с аппетитом поела, собрала крошки в рот и заявила: