– Если ты позавтракала, отправляйся искать комнату.

Что и говорить, Рита Нопа застала меня врасплох. Я думала, она предложит мне остаться. Мы ведь не были посторонними людьми, разве не так? За ночь и свежее, прекрасное утро Рита должна была бы это понять. Однако непреклонность таилась в каждом ее жесте. Я чувствовала себя разочарованной, в голове почему-то крутилась фраза: «Твоя проблема, Зиги, в том, что ты совсем не разбираешься в людях». Откуда эта дурацкая фразочка? Ах, да! Так сказала Фрейду его тетушка… Я злилась сама на себя за излишнюю самоуверенность.

Пока Рита копошилась в своей комнате, я надела самые вызывающие шорты и майку на голое тело. Moschino («Москино», никакого «Мосчино», строго сказала прошлогодняя девушка моего отца, та, что появилась после художницы Невы. Правда, эта девушка говорила еще и «координально» и «мое деньрождение», и даже «попробывать»). Обернула вокруг щиколотки браслетик-цепочку. Подкрасила губы ярко-красной помадой, взбила волосы. В таком виде можно вскружить голову даже вампиру, заодно прогневить пару бабулек, сдающих комнаты на монашеских условиях. А я и не хотела понравиться ни одной квартирной хозяйке. За это утро – тихое и вдохновенное – мне успел полюбиться домик Риты, даже со всеми его рваными шлангами и сломанными холодильниками, и дурацкими цветными бутылками. В ее доме было что-то вызывающе несообразное шестнадцатилетнему человеку и вместе с тем что-то такое, по чему он втайне тоскует. Как в детском штабе на дереве, куда вход – только по паролю.

Рита чуть не зашипела, войдя в комнату и увидев Moschino. Она поменяла футболку, надела черную юбку до колен, попыталась причесаться, однако оставалась все так же уныло нехороша. В прихожей она, к моему удивлению, нырнула в огромные мужские кроссовки, о которые я вчера едва не споткнулась. Мы вышли из дома, Рита закрыла дверь и спрятала ключ под коврик.

– А вы как говорите – «районный ДэКа» или «районное ДэКа»? – спросила я.

– Чего?

– Ничего. Просто тест.

Она рассердилась и сказала:

– Изучай кого-то другого.

– У меня здесь никого нет, кроме тебя, – напомнила я.

– По-хорошему прошу, перестань кривляться!

Я прикусила язык. Над улицей плыл аромат цветов, к которому неумолимо подмешивался душок разлагающихся водорослей. Было жарко. Футболка Риты стала еще чернее на спине и под мышками. Мы шли молча. На развилке она притормозила на секунду, чтобы сказать:

– Ладно, удачи, – и поспешила от меня, взметывая ураганчики пыли.

– Эй! – крикнула я вслед ей. – А что делать, если не найду комнату? Можно вернуться к тебе?

Она не ответила, даже не обернулась.

– Если бы ты приехала в Питер, я бы тебя не выгнала! – крикнула я ей в спину с такой обидой, какой сама от себя не ожидала.

Что ж, придется импровизировать. Я отправилась искать комнату, и на это занятие убила целых два часа. Мне не везло. Домики цвета картонных коробок от яиц оказывались либо заперты, либо распахивали двери только для того, чтобы сонный хозяин сообщил: комната уже сдана. Я быстро устала. Сейчас бы с разбега прыгнуть в море, отдаться течению и приключениям… В конце концов, ради этого я здесь, в Старой Бухте. Глупая, глупая Рита!

«Это последний вариант», – пообещала я себе у калитки с объявлением «Сдается комната». За оградой высился двухэтажный каменный дом, к нему вела мощеная дорожка. На звонок вышла огромная женщина, чей возраст плохо определялся из-за слоя жира. Ее волосы были убраны под ярко-желтый шарф. Одетая в длинную цветную блузу и шальвары, она напоминала раздобревшую Шахерезаду, еще и обмахивалась веером из перьев, повергая все вокруг в тяжелый ориентальный туман. Я сказала, что пришла по объявлению. Шахерезада распахнула дверь, впуская меня. В первые секунды я ничего не видела, настолько темно оказалось в доме. Портьеры скрывали дневной свет. Всюду стояли высокие вазы без цветов, вместо дверей с потолка на пол спадали парчовые занавеси. Пол был каменный, с рисунком под мрамор, а может, это и был мрамор. У меня закружилась голова от духоты и восточных благовоний. Хозяйка без слов махнула мне рукой и, плавно переваливаясь, начала подниматься на второй этаж. Ее необъятная задница в шальварах так и качалась перед моими глазами.

Второй этаж производил впечатление недавно надстроенного, еще не тронутого всем этим восточным великолепием. Мы прошли мимо запертой двери, остановились в конце коридора, где крыша шла на скос. Я ожидала увидеть уютную мансарду и не ошиблась. Когда Шахерезада отворила дверь, передо мной предстала голая, обшитая вагонкой комнатушка. Не хватало только пишущей машинки «Ремингтон» и пары бутылок «Вальполичеллы», чтобы почувствовать себя бородатым писателем. Шахерезада сказала:

– Могу принести раскладушку, – и уставилась на меня выпуклыми глазами, жирно обведенными черным карандашом где-то пару дней назад.

– Подходит, – сказала я.

– На отдыхе мало что нужно, – сказала она. – Главное – море рядом.

– Вы правы, – ответила я.

Она не уточнила, что купание в этом районе запрещено, и я промолчала.

– Восемнадцать есть? – спросила она и тут же добавила, мигом заслужив сто баллов. – А, какая разница… Хочешь пить?

Я сказала: хочу. Мы спустились вниз, Шахерезада предложила мне сесть на диван и удалилась. Вернулась почему-то с тремя банками холодной пепси-колы. Уселась в кресле напротив. Вид у нее был такой, будто ей осточертел праздник жизни. Она пила, обмахивалась веером и разглядывала меня без всякого стеснения, словно собиралась написать портрет.