— Ооу… — умильно стонет Женька. — Милахи!

Медведев вздыхает.

— Знаешь, Лёва, как быстро решается ваша ситуация?

— Догадываюсь.

— А ну-ка?..

— «Волшебство» на порыве ностальгических чувств, качественно накосячить, чтобы организовать залёт и… красивое предложение.

— Вот умный же иногда!

— Если б всё было так просто. Она не идиотка…

— Нельзя ругаться! — закрывает мне рот ладошкой Аленка. Целую в тёплую, пахнущую клубникой ладошку и уворачиваюсь.

— Все девчонки немного идиотки, если втянуть их на свою волну, — многозначительно поднимает палец вверх Женька. — Как специалист по придури утверждаю.

Задумчиво смотрю в окно.

— Срежиссируй ситуацию… — хмыкает Медведь.

Отпускаю дочку.

Срежиссировать? Как?… С этой мыслью иду в ванную, умыться от пыли. Открываю тумбочку над раковиной. Там, среди прочего, лежит фольги. Беру его, крутя в пальцах. Даже если… Даже если я организую нам крышесносное ностальжи и сломаю ее сопротивление. Она потребует контрацепцию. И ничего не выйдет. Залёта не будет.

Перебирая пальцами, кручу между ними упакованную резинку.

— Ян? — открывая дверь, заглядываю на кухню.

Сидит в своем телефоне.

— М?

— Можно абстрактный вопрос?

— В смысле? — подозрительно.

— Абсолютно абстрактный.

— Ну попробуй.

— Если бы у тебя был любимый идеальный муж, сколько бы детей ты хотела?

Недоверчиво прищуривается.

— Ну абстрактный же вопрос! Ответь.

— Не знаю… Двоих… Троих…

— А ты меня любишь? — провокационно улыбаюсь ей.

Рассерженно швыряет скомканным полотенцем.

— Изыди, гад!

Ловлю его на лету. Возвращаюсь в ванную. Забираю с полочки булавку. И протыкаю квадратик фольги ровно посредине. Этого наверное недостаточно? Делаю еще несколько проколов. Кладу его в карман.

— Ну, вот такой я гад. Вот такая будет режиссура!

Ты же в курсе, Кошка, что резинки это не стопроцентная концепция? Всегда есть риск, слава Богу!

Дело за малым — «сногсшибательное настальжи»…

Приняв душ, оборачиваю бедра полотенцем и иду на кухню. Потому что там мой магнит. И я не могу пройти мимо.

Устроившись на коленях перед холодильником, Кошкина разбирает морозилку.

Бросает на меня взгляд.

— Я в курсе, что ты красавчик. Можешь особенно не светить телом. Это не поможет.

Улыбаясь, подпираю плечом стену. Я в курсе, что ты тащилась от моего тела.

Поправляет задравшуюся по бедрам футболку, пряча от моего взгляда краешек трусиков.

— У тебя один лёд для напитков…

— Еще пельмени.

— Пьём и закусываем?

— Изредка… С Медведем.

— Медведев не похож на алкоголика…

— А я?

— А ты… как оказалось, любишь погулять!

— Это от отчаяния было, Ян… Хотел тебя выжечь. Может… первый год было так. Потом завязал.

— Надеюсь, тошнило тебя от этого не меньше, чем меня при токсикозе.

— Уверен, что больше.

— Это вряд ли… У меня был тяжёлый гестоз. Я три месяца вообще не ела. Как-то раз ты прошёл мимо меня, возле дома моей мамы и не узнал. Я ужасно выглядела… — горько усмехается.

— Мля… — обтекаю я, волоски на коже становятся дыбом от волны сокрушительных эмоций. — Ян… Прости. Что не рядом был, прости.

— Иди к черту со своими извинениями. Мне с них никакого профита.

— Не могу не спросить… Если бы я тогда пришёл?.. Попросил тебя вернуться?

— Тогда?.. Тогда — да. Тогда ты был мне очень нужен. Мне было страшно, плохо, одиноко, тяжело. Я бы схавала твою выходку. Сейчас — нет.

— Почему ты не позвонила, Ян?! Я бы в ту же секунду…

— Нет… — качает головой. — Нет! Я решила, что если ребенок только мой, то и проблемы мои. Если бы мы были тебе нужны, ты бы нас нашел.

— Да, Господи! Я же не знал!

Оседаю рядом с ней, пытаясь взять за руку.

Стряхивает.

— Ну, а почему пельмени-то? — как ни в чем не бывало, — Ты же прекрасно готовишь.

В этом вся Кошкина. Никогда не покажет своих слабостей и как ей хреново. Гордячка…

— Так… некому, Ян. Я разучился. Хочешь тебе приготовлю сейчас что-нибудь?

— Обойдусь творогом.

Вытаскивает пару пакетов с кубиками льда.

— Зачем они тебе?

— Отёк… хочу холод приложить. Болит.