Самое поганое, что все более-менее ценное у меня в комнате было у окна. Картины, ноут на подоконнике. Террариум — тоже, потому что моей радости нужен и живой солнечный свет, а не только от ультрафиолетовых ламп.

Первым делом бросаюсь к террариуму — он стоял как раз рядом с трубой отопления.

Нет, повезло, Зевс невозмутимо дрыхнет, только хвост торчит из домика. У него чуть влажные опилки, но сама моя радость начинает возмущенно дрыгать лапками, как только я беру его в руки.

— Как ты смеешь меня будить женщина? — так и вижу на этой сонной, еле разлепляющей глазенки мордашке. А все равно чувствую облегчение. Дура, да?

Но вот ничего уже не сделать с водой на полу, а Зевса мне жалко. Я его у очень паршивого заводчика забирала. Он жил в коробочке под батареей — и только за это я бы того хозяина пустила бы на суп. После я долгое время лечила своего дорогого громовержца от гепатита. Реально — дорогого. Знаете сколько стоит хороший герпетолог? А сколько стоят лекарства для черепах? Лучше вам не знать. А то точно скажете, что я дура.

Жутко уязвимые создания эти черепахи, на самом деле.

Держа Зевса в ладонях у сердца, я оглядываюсь.

Текло долго. Сейчас — уже нет, видимо, кто-то все-таки догадался перекрыть стояк на отоплении, но все-равно капец. Вокруг трубы отходят обои, и это только потому, что они были ближе всего к протечке, уверена, на потолке огромное мокрое пятно. Воды на полу… Ну, я уже говорила. Мне остро не хватало резиновых сапог, что лежали в уголке нашего далекого дачного домика.

Ноут на подоконнике я даже не трогаю. Я уже вижу блестящую от воды крышку, и понимаю — нет, эта жертва, кажется, потеряна насовсем. Пациент скорее мертв, чем жив.

Трындец.

Я не представляю даже, насколько денег это я тут попала. Я даже не уверена, что смогу это все осилить.

Ремонт… Замена ноута… Потеря денег на заказах… Это влетит не в “копеечку”, это влетит в гораздо большую сумму.

Я оглядываюсь по сторонам и пытаюсь поверить.

Не получается. Даже когда я прощупала холсты, чтобы убедиться — да, сырые, точно. Портретам однозначно конец, завтра, когда подсохнут — краска начнет сползать с ткани мерзкими клочьями. И даже так поверить в реальность происходящего получается не очень.

Я сажусь на кровать, понимаю, что одеяло тоже влажное. Без понятия почему — то ли пропиталось паром, то ли дотекло и до него.

Настроение — орать и бегать, бегать и орать. Можно убить кого-нибудь по дороге. Желательно — Иванова, а еще лучше, чтобы мне за это ничего не было.

Что? Что надо было сделать, чтобы устроить такой вот апокалипсис?

И почему я не вижу Иванова у моей двери, бьющего земные поклоны и умоляющего о снисхождении.

Вероятно, даже этот кретин понимает, что в его случае — ни о каком милосердии речи и быть не может. Ведь денег у них по-прежнему нет, возмещать мне ущерб Ивановым нечем, хотя, разумеется, в этот раз я до суда дойду.

Чисто из принципа. И пусть папаше Иванову впаяют какие-нибудь принудительные работы. Пусть он на них сгниет, черт возьми.

Капец. Мне хочется выразиться крепче, мне хочется говорить столько матерных слов, что мой язык потомственной интиллигентки на корню отсохнет.

У меня в голове не укладывается — ни что делать дальше, Во сколько может встать такой вот ремонт? Насколько глубоко пострадала моя квартира? Что делать с заказами — и примут ли ждущие уже месяц своих заказов клиенты мои оправдания и необходимость отсрочки? Если придется возвращать предоплату — дела мои даже хуже, чем я представляю.

— Надо, наверное, к соседям сверху все-таки сходить, посмотреть, что у них произошло, — практичность Огудалова на фоне моей растерянности и непонимания, на какую стену мне залезать первой, по-прежнему смотрится возмутительной. И не очень-то лестной. Я-то в раздрае. И нужно взять себя в руки побыстрее.

— Да, я схожу, — я решительно поднимаюсь. Сейчас я и посмотрю, и придушу кого-нибудь. Мне это нужно для сохранения психического здоровья.

Давид перехватывает меня, удерживает на месте.

— Ты не пойдешь, — он качает головой, — не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал. Искренне предполагаю, что сухари я сушить совершенно не умею.

— Хочешь пострадать за кого-то другого? — скептично уточняю я. — Ты же понимаешь, что мне очень надо кого-нибудь убить?

— Я сам схожу, — фыркает Огудалов, — а ты пока посмотри, что из вещей не пострадало, что вы можете забрать с собой прямо сейчас. Это хотя бы не наказуемо уголовно.

— Куда забрать? — я моргаю непонимающе.

Давид приподнимает бровь, видимо, удивляясь моей несообразительности.