Гнев — порок. Прелюбодеяние — порок. Возлияние — порок. Злословие — порок. Гордыня — порок. Не верить в Бога — самый больший грех.

Принял решение не высказывать никаких мыслей, даже если чертов иудей снова насядет на него с вопросами. Зато Ника с азартом входила в обсуждения и дискуссии со священником, чем, порой, крайне бесила Сергея. В груди все зудело, а язык жгли слова — так и подмывало ей возразить или просто заткнуть.

— Я много читала о религии. Но для меня некоторые вещи остаются неоднозначными, хотя я из верующей семьи и сама верую. В Библии пишут, миром правит Бог, но, на самом деле, мир неуправляем. To, что происходит, часто не имеет ни логических, ни физических обоснований. Люди — неконтролируемая энергия, и когда они сталкиваются, никто не может предугадать, какой из этого будет исходная масса. Народы воюют, убивают друг друга… Почему Бог это не контролирует? Почему позволяет болеть и умирать хорошим людям? А плохим, напротив, оставаться здоровыми и благополучными до глубокой старости?

Градский поразился тому, какими мыслями забита ее голова. О религии она читает… Думает, верует… В его семье, к счастью, только мать любила разбрасываться умными тезисами, закрученными предложениями и неожиданными выводами. Отец, с верой по-старинке, придерживался более очевидных и реальных вещей.

— С позиции духовных писаний, плохой человек тем или иным образом будет расплачивается за свои грехи в своей следующей жизни. И соответственно, проблемы в этой жизни у человека имеют непосредственную связь с его плохими поступками в его прошлой жизни, — ответил Нике священник. — "И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым[3]?" Возникает закономерный вопрос: когда он мог согрешить до того, как родился слепым? Ответ однозначен: только в прошлой своей жизни.

— Простите, батюшка, но мне эта теория кажется очень шаткой, — упрямо заявила Кузя.

— Ошибка в том, что это не теория. А священное писание, ему следует верить беспрекословно.

— Нет, я не согласна.

Шумный выдох качнул бороду отца Святослава.

— Тогда я приведу тебе еще примеры.

— Примеры, которым нет доказательств?

— Есть. Библия.

— Может, завтра я изменю свое мнение. Такое случается… Но сегодня утром я наткнулась на один пост в своей ленте… Меня пригрузило, я так разочарована и так расстроена… Не хочу даже спорить, — и с искренним энтузиазмом продолжала спорить, потряхивая из стороны в сторону своими светлыми волосами.

Но больше всего Града подрывало, когда Кузя бессознательно ловила руками тонкую прядь и в процессе разговора вертела ее или накручивала на пальцы.

Он не верил в Бога. Но находиться на территории церкви, перед лицом священника, с эрекцией — кощунство даже для него.

А потом, по дороге домой, Ника еще умудрялась предъявлять Сергею претензии, мол, ей одной приходится за двоих отдуваться.

— Мог бы хоть что-то сказать…

Да не мог, бл*дь. В том-то и дело, что не мог.

Почему-то реакция на нее не утихала. Становилось только хуже, хотя он упорно возобновлял эмоциональные блоки.

Это просто случилось, без какого-либо решения со стороны Градского. Он, бл*дь, стал таскаться за Кузей, как дворовой пес. Она постоянно была чем-то занята, он же, на фоне нее, вроде как, х*рней страдал. Не подходил слишком часто, но везде вылавливал ее глазами. Она даже не замечала, погрязнув в книге или конспекте. В столовой, на подоконнике, прямо на полу под аудиторией — непрерывно что-то читала. У нее то репетиция, то заданий много, то текст учить нужно. А Град не знал, куда себя деть. К ней, сука, тянуло. Хоть увидеть… Бывало, даже в общагу приезжал, хотя все там ему претило. Все, кроме нее. Звал ее к себе домой. Точнее— предложил один раз, не подумав. Так она округлила глаза и заворчала, что ей нужно учиться. И он вдруг разозлился, вместо того, чтобы выдохнуть с облегчением.

Хотел ее внимания.

И все же старался сохранить дистанцию, все еще не понимая, чего, в конечном итоге, стремился от Ники добиться.

Пришел на концерт. Офигел, конечно. Дышал с трудом, когда она на сцену выходила. Через тело будто ток пустили — все горело и кололо. Взгляд оторвать не мог: следил за малейшим движением, ловил каждую улыбку… Только почти все время с Кузей в паре выступал какой-то обсосок. И смотрел на нее слишком заинтересованно, слишком откровенно… А она ведь уже была его!

Она была его.

Когда бухал, тогда от Ники держался на особом расстоянии. Даже телефон дома оставлял, чтобы не возникало соблазна позвонить или написать. К причинному месту впору лед прикладывать, а кровь все гудела по венам. Перетр*хал всех мало-мальски симпатичных, со светлыми волосами. И все — не то.

У Карпа с Веркой проблемы затянулись, а он его слушал вполуха, потому что со своих переключиться не получалось.

Хотел Кузнецову.

После, как протрезвеет, первым делом мчался домой к телефону. Проверить, не писала ли?

Не писала плюшка.

Первой — никогда.

Хотел ее нестерпимо. Уже просто до боли.

Но какое-то чувство сидело внутри и не давало ее трогать. Не прикасался к ней даже. Только взглядом и мыслями — все границы нарушил. А она — смотрела доверчиво. Брала его за руку, пока шагали вместе из университета в церковь, из церкви в общежитие. Обнимала, когда чему-то радовалась или шутила.

Трещала, трещала без умолку. Обо всем на свете: что в книжке прочла, какое кино смотрела, как их группу шпилит препод по вышке.