Словно разобрав в словах Сергея смысл, черепаха открыла глаза и, вытянув шею, повернулась к стеклу.

— Я понял, если бы ты умела разговаривать, сейчас бы меня послала, — засмеялся.

— Прости мудака, — поморщившись, прижал к сердцу ладонь.

Буфа моргнула, прищурилась и неторопливо подплыла ближе к стеклу.

— Мир? Ну, мир?! Мииир!

В дверь коротко постучали. И Градский, подмигнув питомцу, неторопливо последовал к центру комнаты.

— Сережи, ты дома? — зачастила мать с порога.

— Как видишь.

— А… уезжаешь?

— Нет. Дома буду. Кузя к экзамену готовится.

Пройдя к стеллажу, вернул на полку учебник-муляж, которому в этом семестре досталась главная роль в театральной постановке Градских "Отцы и дети". Его Сергей, стоило кому-то из предков появиться в комнате, переносил из стороны в сторону или же, для достижения наиболее высокого результата, распахнутым оставлял на столе. Если бы не обложка, с тем же успехом с фантомной ролью этого кирпича справился любой-другой прямоугольник.

— Как дела в универе?

Отработанными движениями выровнял весь книжный ряд.

— Ты же сама знаешь. Зачем спрашиваешь?

— Ну да. Слава Богу, Нежданов одобрил твой дипломный!

Старик-профессор, которому трижды пришлось поправлять последний раздел, сказал примерно то же, только благим матом.

— А как с докладом на защиту? Я могу чем-то помочь?

Переставляя трансформеров в известном ему одному порядке, чуть обернулся к матери.

— Я сам. Уже набросал примерно, — указал рукой на раскиданные на столе листы.

Мать, не сдержав эмоций, поморщилась от такого подхода к заключительному этапу в крысиных гонках за диплом бакалавра.

— А взглянуть можно?

— Зачем?

— Хочу помочь.

— Мам, давай позже, ок? Еще сам покопаюсь. Покажу ближе к защите. Погоняешь меня. Послушаешь, как звучу.

Мать тотчас раскраснелась и заулыбалась, а Серегу как обухом по голове шибануло. Вдруг заметил, что у нее с его Кузей похожие повадки. Как только раньше не замечал? Стоя вполоборота, замер на матери взглядом. Та, упуская это из виду, прошла к зеркалу, занимавшему часть боковой стены у двери. Взбивая пальцами волосы, перешла к новой теме разговора:

— Алеся звонила. Повысили ее. До руководителя отдела, представляешь?! Там люди, ну, некоторые десятками лет работают, а как главный на пенсию собрался, выбрали Алесю!

— Ну, круто, че! Молодец она. Напишу ей сегодня. Странно, что сама еще не трезвонит.

— Ой, так она собиралась, — убрав волосы от лица, покрутила головой из стороны в сторону. — Говорила со мной, вошел Славик, мы по скайпу общались… — снова перекинула пряди наперед, поправила у висков, расправила волнистые кончики. — В общем, ей пришлось прерваться. Славик болеет, слышал? Воспаление легких.

— Болеть летом способен только Славик.

На это замечание мать неожиданно легкомысленно усмехнулась, буквально прыснула. Правда, тут же исправилась, прочистив горло и заговорив серьезно:

— Он ездил с друзьями в горы, и они там попали под дождь.

— Кто-то еще заболел?

— Сережи, — понимая, к чему он ведет.

— Я только спросил.

— Нет, но… Славик был в шортах, у него намокли ноги и… — мать запнулась, когда Сергей с бухты-барахты подошел к ней и, осторожно взяв за плечи, повернул к себе.

— Мам, что ты делаешь?

— В смысле? Что?

— Вот это все… с волосами, — указал на чуть взлохмаченную шевелюру матери.

Она растерянно уставилась на него, будто Серега впервые обратил на что-то подобное внимание. Хотя в истинном понимании, конечно, впервые.

— Уже неделю думаю, решить не могу: подстричься или нет?

— Оставь, как есть. Тебе хорошо так. Не надо стричься.

Форма пышных кудрявых волос матери лет двадцать пять была не в моде. Но Сергей не хотел, чтобы она, поддаваясь фэшн-культу, превратилась в нечто отдаленно напоминающее женщину. Зачем, если ей так красиво, и выглядит она каждый год одинаково хорошо?

Получив бесхитростный комплимент со стороны сына, Валентина Алексеевна и вовсе выпала в осадок. Замерла на миг. Моргнула. Затем нерешительно улыбнулась и, наконец, проговорила:

— Спасибо, Сережи.

— Пожалуйста, мам.

А в следующее мгновения выпал в осадок он, когда заметил на глазах матери слезы. Вроде ничего сверхъестественного не сделал, а она растрогалась. И вот-вот бы расплакалась, да быстро пролепетав отмазку, мол, надо проследить за ужином, удалилась из комнаты.

Бесцельно слонялся остаток вечера. Закреплял перемирие с Буффало, рискуя перекормить животное, дважды подсыпал ей корм. Перекладывал с места на место предметы и вещи. Перебрал и выбросил ненужное барахло из ящиков стола, там не убирался больше года. Начинал смотреть то один, то второй фильм — ничего не шло. Еще и песня дурацкая привязалась, как олень, ходил по комнате и напевал: "Зачем мне теперь заря? Звезды падают в моря, и, срывая якоря, прочь летит душа моя[1]…" В его кругах подобное зазорно даже слушать. Хотя в каких кругах- то? Он же все-таки не крестный отец, как любил говаривать Николай Иванович.