Запахи сигаретного дыма и алкоголя. Отдаленный шелест голосов, порывы смеха. Голые ступни опускаются на холодный подоконник. Сердце замирает, когда глаза прослеживают маршрут, который открывается из распахнутого окна.

Там, внизу, с сумасшедшей скоростью мелькают габаритные огни. Автомобили с двадцать восьмого этажа — не более чем причудливое световое представление.

Но страха нет.

Дыхание совсем спокойно.

В груди пустота.

Только напряжение, которое, кажется, вот-вот, и треснет.

— Ева? Ты что делаешь?

Потянувшись, Исаева невозмутимо закрывает окно, некоторое время смотрит на отблеск своего лица на стекле.

С улыбкой поворачивается к подруге. Легко спрыгивает на пол, словно кошка.

— Просто любуюсь видом, Захара.

— Тащи свою задницу за мной. Скорее. Хочу тебя кое с кем познакомить…

Но внезапно Ева вновь оказывается у открытого окна. Кто-то толкает ее в спину. Она падает, чувствуя ледяной ветер, стремительно обтекающий тело и вздымающий к ночному небу волосы.

Дрожь проходит по телу.

«Я не буду плакать».

«Все закончится очень быстро».

«Мне не страшно!»

Убеждает себя, что боль будет совсем мимолетной. Как вдруг ее тело легко проламывает асфальт и оказывается в невесомости защитного темного кокона.

Просыпается, взмокшая от чрезмерного тепла и тяжести тела обнимающего ее со спины Адама. Сонно тянет вниз резинку пижамных брюк и, подцепляя штанины ступнями, стягивает их, отпихивая к краю кровати. Сдавленно сглатывает, ощущая, что Адам прижимается еще ближе. К слабо защищенным ягодицам твердым пахом. Скользя рукой под кофту, пробегает пальцами по животу. Распластав пятерню под грудью, наконец, снова замирает.

Темнота все еще пленит город, и Еве тоже хочется быстрее вернуться ко сну.

Но близость Адама сковывает внутренности внезапным напряжением и будоражит сонное сознание глупыми мыслями.

Приходит уверенность: ей всегда хотелось большего. Самых сильных чувств. Хоть и не верила в любовь, искала в людях отблески чужой теории. Словно атеист, ждала чуда, чтобы уверовать.

Задолго до того, как Адам стал ее мишенью.

А теперь изнутри буквально потряхивает от тревожного опасения. Мыслей слишком много, сложно их разгрести. Трудно разобраться в себе. Тяжело довериться.

Сердце рвется к Титову, но лед, застывший прочной скорлупой вокруг этого чувствительного органа, все еще удерживает Еву в темноте.

— Ольга? Оля!

Тяжело ступая по отполированному до блеска половому покрытию, Исаев мимоходом рассматривает высокие зеленые растение в громоздких напольных горшках. Ольга любит цветы, потому их так много в доме. Да и в саду — сплошь все засажено.

Эксклюзивный дизайн, дорогие полотна, изысканные статуи и фигуры, швейцарская мебель под заказ — империя, которую, как оказалось, некому наследовать. Не хватало только, чтобы все расхватали бедные родственнички Ольги. У ее двоюродного брата трое детей, двое из которых еще не пристроены. Исаев их даже видеть на своем пороге не желает. А они, словно учуяв его кровь, объявились. Интересовались, когда Ева вышла за Титова замуж и почему их, собственно, не приглашали. Павел Алексеевич дар речи утратил. Его буквально оглушило и парализовало одним махом. Если бы вместо зубов не стояла керамика, от злобы искрошил бы все за раз — скрежетал челюстями, как взбесившийся зверь.

Только этим все не закончилось. Эти маргиналы демонстративно прислали свадебный подарок — четырехметровый турецкий ковер. У Исаева челюсть, с теми самыми металлокерамическими зубами, так и отвисла. Охрана по указанию Ольги открыла ворота, впустив доставщика. Павел моментально заподозрил неладное, понимая, что автомобиль принадлежит не какому-нибудь приличному салону, а торговой точке рынка этих чертовых родственников с их гребаными позорными коврами! Ответив простым русским матом на дикий ор Исаева, доставщик, ссылаясь на свой собственный регламент, вывалил дарованное добро прямо на парадное крыльцо дома и, мощно газанув, покинул двор на своей «Газели». Павла такая злость обуяла! Пыхтя и проклиная весь белый свет, на глазах у оцепеневшей охраны, собирался лично выволочь ковер за ворота. Да сил хватило только скатить со ступеней. Бордовый, вспотевший, в растрепанном темно-синем пиджаке колотил плотно скрученный рулон ногами и бессильно матерился. А в конце, агонизируя от понимания того, что по-другому от этого дерьма ему не избавиться, поджег ковер прямо во дворе. Пламя разошлось быстро и, лижа шерстяной рулон огненными языками, на ходу охотно потрескивало. Потянулась в небо сизая удушливая дымка.

— Оля!!! Мать твою же ж…

Находит жену в комнате дочери. Она не реагирует на зов, отвлеченно напевая под нос какую-то чертову песню. Слепо расправляет при этом подвенечное платье, которое прислали аккурат перед ковром.

— Что ты делаешь? Я же велел тебе избавиться от него.

— Нет! — метнувшись, заслоняет собой манекен. — Оно Еве пригодится. Если она не захочет ехать домой, мы можем отправить платье к Титовым. Оно чудесное…

— Что ты несешь? — рявкает Павел. Зажмурив глаза, зло переводит дыхание. А затем пронзает жену презрением. — Я думал, ты отошла после вчерашнего. Обещала же не напиваться и не дурить.