Ева мысленно перестает присутствовать. Думает о Титове.

«Исаева?»

Какая же она Исаева? Теперь нет. Никогда снова. Никогда.

— Целовали, — отвечает на вопрос Захарченко.

Какой там желудок… Почва под ногами бунтует, когда Адам ее целует. Сотрясается земля.

— Она не боится лишиться невинности? В те времена, в ее положении, до брака, с таким-то отцом… Как любить нужно, чтобы так… Насколько отчаянный поступок! Я бы не смогла. А ты? Ева?

— Не знаю.

— Смогла бы, — убежденно. — Ты бы точно смогла. Ты бы, сто процентов, это сделала.

— Я бы уплыла вместе с ним. Никакое чувство долга и ответственности меня бы не остановило. Ничего.

— И тебе не было бы страшно?

— Есть люди, за которых умереть не страшно.

Дашка перестает жевать, замирая. Смотрит на Еву, как на диковинку, удивляясь тому, какой она стала.

— Я — трусиха, — бормочет рыжеволосая, соединяя руки на подтянутых к подбородку коленках. — Блин, я бы даже не попыталась.

— Блин, — в торит Ева. — Ты просто еще не понимаешь, что они испытывают.

— Ну, наверное… — неохотно соглашается. Задерживает на подруге взгляд. Улыбается. — Ты всегда выбирала драматические фильмы и книги, самурайша.

— Что-что? Как ты меня назвала?

— Самурайша. Самурай. Иногда я тебя так называла. Еще в детстве.

— О-о-о, нет!

— Представляешь, сама забыла. Вдруг слетело с языка.

— Женщина-самурай именуется как-то по-другому.

— Какая разница? Не в том суть, чтобы выражаться правильно.

— Ну, как бы, сто процентов.

После «Тристана и Изольды», слегка притихшие и расстроенные из-за финала, девушки решают разбавить тоску веселой комедией.

— Эта высокомерная индюшка сильно напоминает мне тебя, — бормочет Захара, с треском откусывая кусок от яркого леденца на длинной палочке.

Ева смеется, вспоминая, что «индюшка» — замена, которую использует Дашка оскорбительному «сучка». Хотя в современном обществе последнее почти комплимент, а первое более оскорбительно.

— Улыбается гаденько… — подхватывает.

— Плюется ядом…

— Смотрит свысока…

— Речь поставленная, местами — артефакт…

— Предложения каверзные, вопросы провокационные…

— Не спи с ней, парень. «После» она откусит тебе голову, как самка богомола.

— Точно. Чтобы не «свистел» о произошедшем всем подряд.

Через пару минут.

— Да, он тоже гад. Хвастун. Спи с ним, милая. Наслаждайся.

— И голову не забудь откусить.

На мгновение замолкают, следя за происходящим на экране.

— О, нет, — стонет сквозь смех Захарченко.

— Она взялась не за ту голову. Что ж, тоже неплохо…

— Я всегда думала, что индюшки не делают «это».

— Минет?

— Ужас, Исаева! Не произноси этого вслух. Звучит мерзковато, — лепечет красная, как рак, Дашка.

— Грязненько, — выпаливает Ева, понижая тон.

— Гаденько.

— Закрой глаза, Пресвятая Дарья, — перекрывает подруге видимость ладонью.

— Нет уж! Уберись, Исаева! Я все равно хочу посмотреть.

— Дурочка! Кошмары будут сниться. Монстр выползет из-под кровати…

— О-о-о, — запинается рыжая, отлепив Евину руку.

— Похоже, он решил отплатить нашей стерве той же монетой, раз она пощадила его дружка.

— Ты хотела сказать, приласкала? Это уже не похоже на соперничество? Они обсасывают друг друга!

— Она точно не собирается откусывать ему… голову.

— Фу-фу, что это был за звук там? Он не сожрет ее? Мне что-то перехотелось леденец, — бормочет Дашка.

Ева смеется, пока подруга пилит ее внимательным взглядом.

— Вы с Титовым так делаете?

— Что? — смех резко обрывается. — Отстань! Смотри лучше фильм.

— Все-так делают, что ли? — едва ли не обиженно.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой.

— Не прикасайся ко мне, — то ли в шутку, то ли всерьез требует рыжеволосая.

Еве пришлось поймать Захару за руку, чтобы она не упала на спину.

— Стой, дурочка!

— Нет-нет!

— Да-да! Не двигайся! Я не знаю, делали ли мы что-то подобное. Но, — понизив голос. — Честно говоря, я не вижу в этом ничего сверхужасного.