Кочкарь узкой полоской (3–4 улицы) вытянулся вдоль реки на расстояние более километра. На другой стороне реки расположилась гряда невысоких, метров сто, гор. Наш дом находился на крайней улице, максимально удаленный от реки. Воду для полива и хозяйственных нужд носили в ведрах на коромыслах с реки, а питьевую воду брали из родника или колодца, которые были расположены еще дальше. Наш дом состоял из кухни, двух комнат, сеней и чулана. Перед домом был палисадник, изгородь из веток тальника, а в палисаднике росла сирень. Кроме дома, в огороде была. деревянная баня, каменная кладовка, деревянный амбар, стайка для коровы, погреб, который зимой забивали доверху снегом и все лето использовали как холодильник. Оградой служили стены из камня. Раньше это был крытый двор, где помещались кони, телеги, сани и конные прицепные орудия. За оградой был огород. и остатки землянок, или по-здешнему «балаганов», в которых жили до постройки дома. Балаганы эти строили из пластов дерна. В Кочкаре я видел их остатки, а на Пласту в них в то время жили люди, но постепенно к 1950-м годам они исчезли и там.

На нашей улице рядом стоял дом Ершовых, с другой стороны – Савенковых. За ними был казенный дом, который занимал большой начальник – председатель Райпотребсоюза Ерпылев. Наш район был Кочкарским, затем Пластовским, Троицким и опять Пластовским. Напротив нас стоял большой дом Загуменновых, рядом с ними – Кучиных, и с другой стороны – Соловьевых. За Ершовыми жили Кормишкины. Они имели большой огород, плодовые деревья и кустарники. А если идти. в сторону центра Кочкаря, то дорога шла мимо домика Фени-дурочки и большого дома (первый этаж каменный без окон, а выше деревянный) в котором жил Антимония, он любил поболтать, то есть разводить антимонии, а фамилию его я не знал.

Мой отец Иван Федорович Жуков – яицкий казак. Имел чин урядника. Родился он в 1890 году. Его родственники жили на Пласту. Всех их я не знаю. Хорошо помню его сестру, а мою крестную, Анютку, у которой часто гостил. Запомнил русскую печь, на которой, бывало, сидел, и много мух. Мух этих крестная велела бить и за каждую убитую муху платила мне одну копейку. Из других родственников запомнил только его племянницу Нину, и то по фотографии, на которой она была снята. с моей сестрой Полей.

Зато я хорошо знал и часто общался с мамиными сестрами: тетя Даша Прохорова, тетя Марина и Курдючиха. Все они были старше мамы. Мамина Родина – поселок Кумляк тоже Челябинской области. Когда мой папа приехал туда свататься, его познакомили с четырьмя девицами. Он остановил свой выбор на самой младшей из сестер – Вале, которой в то время было 16 лет. Курдючиха жила на Пласту. Запомнил ее по большому синему пятну на щеке. Когда она гостила у нас, то поучала меня, что надо работать, а не болтаться без дела. А имени ее я не знал. Тетя Даша Прохорова жила в поселке Новотроицком, километров сто от Пласта. Муж ее был одноногим, приезжал к нам в гости. Выпивали, пели песни. Отец любил петь: «На муромской дорожке стояли три сосны…», а также «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой…». Бывало, что отец хотел похвалиться моими вокальными способностями (а мне было 3–4 года), ставил меня на табуретку, и я затягивал свою коронную: «Бывали дни веселые, гулял. я, молодец. Не знал тоски-кручинушки, был вольный удалец». Кульминацией было, когда я доходил до: «Живет у черта старого, как в клетке золотой, как куколка, нарядная, с распущенной косой…». Для пущего эффекта я тянул «ко-о-со-ой» к восторгу всех слушателей… За мастерство исполнения я получал гонорар в виде мелочи. На следующий день на эти деньги покупал конфеты «подушечки», которые были самые дешевые. и, на мой взгляд, самые вкусные.

Однажды в папу стреляли. Как это произошло, я знаю только по рассказам. Ночью какой-то мужик остановился около нашего дома. Окна, как всегда, были на ночь закрыты ставнями. Мужик позвал отца, тот встал, а мужик выстрелил из винтовки и ускакал. Пуля пробила ставень, дверь на кухню, но в отца не попала.

Во время революции отец служил где-то в Средней Азии у белых. Там его красные взяли в плен и решили расстрелять. Поручили это мужичку. Тот повел папу в поле и там отпустил его. А то бы я и не родился. В Кочкаре до колхозов отец имел землю, лошадей, коров, и занимался сельским хозяйством. А когда началось раскулачивание, он как-то сумел избавиться от личного скота и раскулачиванию не подвергся, а, наоборот, сам принимал участие в раскулачивании. Притащил домой много книг. Позже, когда я учился в 4–5 классах, меня особенно заинтересовала «Энциклопедия сельского хозяйства». Запоминались незнакомые мне термины: «пар», «севооборот», «семеноводство». Так я черпал знания для увеличения урожаев на нашем огороде, а еще позже вообще захотел посвятить себя сельскому хозяйству и поступил учиться в сельскохозяйственный институт.

А папа после раскулачивания работал на Пласту, в шахте добывал золото. В голодные 1931–1933 годы он спасал семью от смерти тем, что иногда во рту приносил из шахты золотые самородки, а потом сдавал их в «Золотоскупку». В обмен там ему давали продукты: муку, сахар, крупу. Позже он перешел работать в «Заготзерно» счетоводом.

Смутно помню, что папа учил меня плавать. Мне было года три, а он бросил меня в речку. Плавать я тогда не научился, но и не утонул, а был отцом же и вытащен из воды. Помню вечер, горит в кухне подвешенная керосиновая лампа «семилинейка». Я лежу на полатях, а папа на печи и рассказывает мне сказку «Почему в море вода соленая». В этой сказке бедный брат получил от хозяина леса волшебный жернов, который делал все, что захочешь. Потом этот жернов попал к богатому брату, который отправился на море ловить и сразу солить рыбу. Приказал жернову делать соль, а сам уснул. В итоге жернов намолол столько соли, что лодка пошла ко дну. А жернов на дне и поныне соль мелет.

Однажды мы с папой на лошади поехали за талами, ветками ивы для изгороди. Дорога шла мимо кладбища, и он мне сказал, что скоро и он там будет, чему я ни капельки не поверил. Но через полгода он на самом деле умер от разрыва сердца. Ушел на работу. Почувствовал себя плохо. Бросился к нашему единственному фельдшеру Шабалину. Надо было бежать через речку. Февраль. Река покрыта льдом. На льду папа упал, не смог дойти до фельдшера.

Мама моя Жукова Валентина Кузьминична родилась в семье Морозовых в селе Кумляк Челябинской области. Она, как и отец, была грамотной, окончила четыре класса церковно-приходской школы и могла работать даже учительницей. Запомнился мне, правда, очень смутно, один случай, связанный с дедушкой, маминым отцом. Он был очень больной и жил последние дни перед смертью у нас. Вставать он не мог, лежал на кровати. Я как-то умудрился разбить его бокал. Помню, что очень боялся, как бы мне за это не попало, но все обошлось. Как дедушка умер и как его хоронили, не помню. Запомнилось только, что когда его не стало, приходил поп и махал кадилом в горнице, где раньше лежал дедушка. При этом он говорил (напевал) что-то непонятное.

Из упомянутых сестер мамы больше всего я общался с тетей Мариной. Своих детей у нее не было. Ее первый муж был милиционер. Я его не знал. Говорят, что его убили кулаки. А вторым был дядя Саня. Вначале они жили в Кочкаре. Я ходил к ним в гости. У них был крытый двор, ворота на запоре. От нас ходу было 5–10 минут. Меня принимали с радостью. Это меня воодушевляло и меня «несло». Откуда я в свои 3–4 года придумал это – не знаю, но помню, моей темой для. разговоров с тетей Мариной часто было: «Дайте мне только вырасти. Да я все сделаю, чтобы помочь тете и дяде. Они будут у меня как сыр в масле кататься». Меня тетя за эти речи угощала, хвалила, ласкала.