Фельдмаршал жил в просторном особняке примерно в ста километрах от города, в своего рода генеральском поселке: занимавшие высокие армейские посты люди получали во временное пользование объекты недвижимости, которые находились в собственности Конфедерации. Пятиэтажный дом не был самым высоким в округе, однако по размаху застройки ни одно здание в радиусе десятков километров не могло с ним соперничать. Громов часто задавал себе вопрос: «Зачем жить в огромном замке, если в нем используется лишь пара комнат?» И сам отвечал: «Важно то, как дом выглядит снаружи, а не то, насколько много пользы от жилища внутри». Громов считал служебной необходимостью выглядеть величественно, ведь только так возможно удержать контроль над умами подчиненных и сохранить доверие со стороны покровителей. Порой Громову хотелось сменить его мрачный замок на уютный домик в горах, однако фельдмаршал находил это совершенно неприемлемым, так как считал, что является, как и любой другой человек, собственностью Конфедерации, а посему желания не имеют никакого значения.

К слову, Громов часто думал над превратностями судьбы: он слыл одним из самых могущественных людей в мире, но любой гражданин, не наделенный властью, был свободнее него. Фельдмаршал искренне считал себя рабом высокого положения, ничего не дававшего, кроме вороха обязательств, однако силы придавало осознание великой миссии – служение Конфедерации. К тому же Громов теперь не мог представить себя человеком, освобожденным от бремени власти. Фельдмаршалу казалось, что вакуум, который образуется в случае отставки, невозможно будет заполнить ничем другим, и Громов умрет от тоски. Более того, даже мысль о том, что кто-то другой займет его пост и станет вершить его судьбу, казалась в высшей степени отвратительной. Громов не испытывал презрения к людям, не имеющим власти, но допущение, что он и сам может оказаться в рядах этих людей, было ему противно.

Когда Джон прибыл к дому Громова, вдоль высокого забора, ограждавшего особняк, уже было выставлено оцепление сотрудников военной полиции, перед которым столпилось несколько десятков репортеров. Александров, не без труда пробравшись через эту массу журналистов, остановился напротив одного из полицейских. Правоохранитель, увидев в очках дополненной реальности надпись «Доступ разрешен», мерцавшую зеленым светом над фигурой Александрова, пропустил Джона за оцепление. Преодолев ворота, Джон оказался в просторном и пустынном дворе. Александров быстро пересек двор и остановился у дверей замка.

– Проведите меня к следователю! – скомандовал Джон. Один из криминалистов услужливо кивнул и, не поднимая головы, жестом пригласил следовать за собой в недра дома. Спустя несколько мгновений Джон оказался перед высоким худощавым человеком с подвижной мимикой и нервной жестикуляцией, лысоватым, лет пятидесяти. Улыбаясь во весь рот из-под песочного цвета пышных усов, человек этот, слегка согнув ноги в коленях и подавшись вперед, восторженно поприветствовал визитера, выражая на лице безмерную радость тому, что столь значимая персона почтила сыщика вниманием:

– Здравья желаю, Ваше превосходительство! Мы Вас ждали-с.

Александров, бросив хмурый взгляд на криминалиста, тихо и сухо буркнул:

– Где тело?

– Его высокая значимость изволила пребывать в своем кабинете… Пройдемте-с, – вкрадчивым, сочувственным голосом произнес следователь, молниеносно сообразив, что для Джона случившееся – личная трагедия.

У дверей, по обеим сторонам от которых стояли бюсты Президента из белого мрамора, Джона со следователем встретил андроид, который, приветственно кивнув, проследил путь гостей поворотом головы. Оказавшись в просторном, похожем на большую залу кабинете, Александров осмотрелся. На полу лежала шкура белого медведя: Громов слыл заядлым охотником. На стенах были развешаны головы оленей, кабанов, лисиц, волков и других животных. На противоположной от входа стене висел огромный портрет Президента во весь рост: глава Конфедерации был одет в черный деловой костюм; на фоне белой рубашки выделялся красный галстук. Президент по-доброму улыбался, одаривая зрителей полным отеческой заботы взглядом, однако Джон, несколько раз встретившись с лидером Конфедерации лицом к лицу, знал, что на самом деле улыбка политика была ехидной и кривой, а глаза – хитрыми – фотопортрет явно редактировали пиарщики.

У стен находились стеллажи с бумажными книгами – невиданная роскошь! На первый взгляд, книг было несколько тысяч – коллекция, достойная небольшого музея. Читал ли их Громов? Да, читал время от времени. Он был человеком в некоторой степени увлеченным, хоть и не в той мере, как ему казалось, чтобы знания начинали тяготить, мешая принимать быстрые и волевые решения.

Вот и на столе лежала книга Никколо Макиавелли «Государь». Стол был массивный, из красного дуба. По обеим его сторонам громоздились ряды телефонных аппаратов специальной связи, точь-в-точь таких же, как тот, что был установлен в квартире Александрова. У края стола, обращенного к владельцу кабинета, виднелся ряд кнопок. Видимо, предназначались кнопки для вызова охраны и прислуги, включения голографических изображений, транслируемых в центр комнаты, и прочего. На другом краю стола, со стороны посетителей, возле еще одного портрета Президента, стояла фотокарточка в рамке. Почему-то повернута она была к визитерам, а не к Громову. На фото – молодой Громов. Фельдмаршал торжествующе смотрел в камеру, гордо задрав волевой, еще не заплывший жиром подбородок. Лицо военачальника было массивным, квадратным и казалось высеченным из камня. Широкий прямой нос, массивные скулы, мощные надбровные дуги, как стальные доспехи средневекового рыцаря, защищавшие орлиные глаза, придавали вид властный и воинственный. Пологий лоб незаметно переходил в верхнюю часть головы, обрамленную коротким ежиком черных волос. Рядом с Громовым стояла ослепительной красоты женщина – единственная на всем жизненном пути любовь фельдмаршала. К несчастью, избранница военачальника оказалась адептом ордена Сингулярности, когда последний еще был запрещен властями. Громов, случайно узнав о причастности возлюбленной к ордену, скрепя сердце раскрыл тайну коллегам, занимавшимся охраной чистоты помыслов и идей в обществе. На тот момент считалось, что учение этого ордена-секты призвано расшатать основы Конфедерации. Возлюбленную Громова приговорили к принудительному исправлению через воздействие на области мозга, пораженные вредной идеей. Как правило, после таких процедур человек менялся до неузнаваемости, в том числе по причине резкого снижения интеллектуальных способностей. Понятное дело, дальнейшие отношения стали немыслимы. Во многом благодаря этой жертве, искусственный интеллект «Вечность» позднее рекомендовал Президенту на должность председателя Военного Правления именно Громова – человека, уже доказавшего свою преданность Конфедерации. Возможно, поэтому фельдмаршал и повернул вышеописанное фото к посетителям: пусть помнят, что перед ними находится тот, кто готов жертвовать чем угодно ради блага общества. Внезапно Александрова посетила мысль о том, как много символизма в этом действии покойного – отвернуть от себя радость жизни, чтобы доказать остальным право над ними властвовать.

Над столом возвышалось массивное кресло, обитое черной кожей, окруженное еще двумя бюстами Президента. На спинке кресла виднелось обширное пятно из розово-красной липкой массы: в недавнем прошлом – содержимое головы фельдмаршала. Сам Громов сидел в кресле упавший лицом на стол.

– Преступник был одет в балахон ордена Сингулярности – капюшон полностью скрыл лицо, а плащ – фигуру, – начал сообщать о своих изысканиях следователь тихим гортанным голосом, словно опасался разбудить покойного. – Вернее всего, господин фельдмаршал был знаком с убийцей и желал тайно побеседовать с ним о делах. Чтобы личность гостя осталась неизвестной, по распоряжению дражайшего господина визитер без досмотра преодолел все линии охраны, а позднее так же беспрепятственно вышел из пределов дома, – внезапно следователь остановился и посмотрел на Александрова словно обдумывая, заслуживает ли внимания высокой персоны наблюдение простого криминалиста. Александров, уловив волнения собеседника, промолвил:

– Говорите…

– Интересная деталь! Буквально в день горестных событий Его лучезарность поставила андроида у дверей – того самого робота, которого Вы, вероятно, приметили, когда входили в сию обитель непомерной скорби. Ранее ни машины, ни люди кабинет не охраняли: я уже смотрел записи с камер наблюдения… – следователь снова остановился в нерешительности. – Могу ли я просить о разрешении высказать свое ничтожное умозаключение на этот счет?

– Говорите все, что посчитаете нужным, – Александров начал чувствовать раздражение, вызванное манерой общения собеседника. Заметив это, но будучи не в силах совладать с привычками, дознаватель выпалил: