Коля сбросил тулуп и сел в сильном волнении.

"Он непременно под нее подкопается, он, я знаю, чего придумал".

И Коля стал поспешно одеваться, путаясь, бормоча и сердясь все сильнее.

Потом, задув огарок, сбежал по приставной лесенке вниз и вышел на улицу. Из-за крыши поднялась луна, и длинные от нее густые тени легли на свежую дорогу; отсвечивали неровные окна изб, за речкой пьяный человек кричал истошным голосом.

4

Сашка, раздумывая над Колиным невежеством, постоял у лавки, потом щелкнул пальцами и побежал по огородам к дьячкову дому. У самых ворот нагнал он Матвея Паисыча и, забежав вперед, засматривал дьяку в глаза.

– Неужели вы, Матвей Паисыч, шуток не понимаете?
– сказал он слащавым голосом.
– Я, например, ужасно уважаю Анну Матвеевну и всегда готов ей услужить...

Дьяк остановился и, не поднимая головы, навострил ухо.

– Я чувствую, кто они и кто я, - продолжал Сашка, - я неуч и лодырь, а они - образованность, приятность в обращении, рафинад.

– Верно, - сказал дьяк и вместе с Сашкой нехотя взошел на крыльцо.

– Я на тот предмет говорю, Матвей Паисыч, - у Сашки даже голос стал томный, - что если они прокатиться пожелают, у вас ведь, Матвей Паисыч, лошади даже нет, а у маменьки два жеребца, так я всегда, только крикните, прибегу и доставлю...

– Это хорошо ты насчет жеребца, - сказал дьяк и вдруг схватил Сашку за руку.
– Не знаю я, парень, что у тебя на душе... Ах, Сашка, не верю я тебе... Растревожил ты меня...

– Матвей Паисыч, отец вы мой родной, Анна Матвеевна как сестра мне, вместе ведь выросли.
– Сашка вдруг оглянулся и зашептал, близко наклонясь: - А Шавердов-то, как вы ушли, говорит: "Лопни мои глаза, если я ей салазки не загну..."

– Врешь, - сказал дьяк басом и оттолкнул Сашку, - Шавердов не скажет...

Сашка вытащил даже крест из-за пазухи, чтобы побожиться, и вместе с дьяком вошел в дом. Расстроенный Матвей Паисыч прошел в зальце, где стояли сундуки, покрытые кошмою, на окне висел в клетке воробей и повсюду были постланы чистые половички...

– Пол-то ножищами не топчи, - сказал дьяк отчаянно и, схватясь за голову, сел на табурет. Напротив него поместился Сашка и, трогая дьяка за колено, продолжал:

Мне маменька сегодня говорит: "Вот, хоть бы душенька наша, Аннушка, приехала, хочу глазком на нее поглядеть".

– Ну, -так и сказала?
– спросил дьяк. Сашка опять принялся божиться.

– Я, чай, - маменька говорит, - выросла Аннушка-то. А что же у вас, Матвей Паисыч, карточки ни одной ее нет?

– Есть, - сказал дьяк и вдруг весело подмигнул,- - в заветном месте запрятаны, боюсь, украдут, тебя боюсь... А показать?..

Сашка, зная дьяка, смолчал; тогда у дьяка даже руки вспотели - до того хотелось ему показать, - и, наконец, едва не плача и говоря: "Позднее время, Сашка, иди спать, уходи", вытащил из сундука шкатулку с карточками и, вздув лампу, еще раз сказал: "Уйди".

Снята была Аннушка множество раз, сначала в простеньком платье, с косой и удивленными глазами, потом коса исчезла, появилось драповое пальто, даже пенсне на одной фотографии. "Ученость", - прошептал на это дьяк. Далее платья улучшились, из снова отросших волос завилась прическа, и на последней, наконец, фотографии снялась Аннушка в бальном туалете с открытою грудью и руками, - такая прекрасная, с едва начинающейся нежной полнотой, что дьяк, закрыв ладонью дочку, в волнении прошептал:

– Пошел прочь, Сашка, недостоин...

Тогда произошло очень странное: Сашка так сильно оперся о край круглого столика, что он хрустнул, и все фотографии, кроме одной, посыпались на пол; дьяк взмахнул руками и тотчас присел, подбирая, а Сашка, быстро схватив карточку Аннушки в бальном платье, сунул в карман...

– Показывай тебе, растяпа, - ругал его дьяк. Сашка же, повертевшись еще с минутку, надел картузик набекрень и, нащупывая в кармане карточку, побежал домой.

План у Сашки возник внезапно, и он знал теперь, что дьякова дочь не откажет ни в чем, потому что очень хитро и ядовито было придумано одно дело.

Круглая и рыхлая попадья Марья тоскливо ела лапшу, сидя в столовой, когда вошел Сашка.

Мебель у попадьи стояла в парусиновых чехлах, над столом висел увеличенный портрет попа, и в шкафчике аккуратно были расставлены золоченые чашки; но, несмотря на всю эту роскошь, на кружевные занавески и пальму в углу, тосковала попадья по двум причинам: во-первых, сегодня свистнули у нее из кухни два ржаных хлеба, а во-вторых, ей было вообще скучно. Кругом жили одни воры- да ругатели и ругательницы - Шавердова, новая попадья, писарша и весь народ; не с "ем поговорить по-человечески; покойный поп "Ниву" хоть выписывал и был балагур, а Сашка неизвестно в кого уродился, дурак дураком.