– Кучер я, с покойным барином ездил.

– А ты почему знаешь, что он - покойный?..
– быстро повернувшись,,, спросил Балясный. Но Пров только моргал.
– Я тебя спрашиваю, негодяй, почему ты уверен, что дядюшка умер, а?.. А где племенной жеребец, а?.. Это опять твое дело - знать... Где жеребец?

– Виноват, - сказал Пров, - кто ее знает... И барин, царство ему небесное, пропал, и лошадь пропала...

– А вот я тебя высеку...

– Это - как ваша милость будет...

– Мошенник ты, Пров, - сказал Балясный, - и мельник мошенник. Он, говорят, каждую ночь дядюшку видит во сне... Ну, а ты когда последний раз видел дядюшку?..

Пров тоскливо поглядел барину на утиный нос и стал рассказывать.

По ночам всегда посылал дядюшка Балясный за Провом, чтобы он играл песни; сам барин в это время сидел на кровати, слушал, пригорюнившись, и пил вино. "Голос у тебя очень жалобный", - говаривал барин и, наслушавшись и напившись, посылал Прова узнать, нет ли на деревне молодухи.

Так было заведено, что крестьянских девушек после венца отводили на первую ночь к барину, который любил, чтобы от чистого их девичьего тела пахло еще и церковным ладаном.

– Ага, это очень приятно, дядюшка был не глуп, - прервал рассказ Иван Балясный и, щелкнув языком, поглядел налево в угол, где над кроватью висел портрет, изображавший старичка небольшого роста, молитвенно поднявшего мутные глаза, лицо было сухое и постное, с реденькой бородой.

– Марина, Мельникова внучка, барину приглянулась, - продолжал Пров. Замучил он меня - духовные стихи петь; я пою, а он усмехается: скорее бы, говорит, Пров, пост прошел, просватаем телочку. И просватали. А как от венца привез я ее ночью, она на пол упала, не хочу, кричит, старого, лучше умереть, и все на себе изорвала, ну просто ужасть... А барин, как селезень, около нее ходит. Ну, Марина поголосила, да куда же податься? Тут с ней и порешили.

Пров не кончил и повалился в ноги...

– Отпустите меня, батюшка, мочи нет...

– А ты тут при чем?

– Муж я, Маринин-то...

– Муж!
– удивился Иван Балясный.
– Видишь ты... Ну, а куда же лошадь делась?..

– Не знаю; должно быть, барин ночью сами ее взяли; а у нас болота кругом, долго ли до греха.

– Тебе завтра покажут болото, - сказал Иван Балясный, - завтра суд приедет. Пошел вон!

Оставшись один перед огнем, он глядел на угли, развлекаясь тем, что припоминал разные истории... Так, вспомнилось ему, что в прошлом году в Тамбове один офицер побился об заклад, что, не выходя из номера, выпьет бочонок рому... И что же, на третий день услыхали его рыканье и крики; по всей гостинице пошел смрад, а когда вбежали к нему - от офицера не осталось ни зерна, только в стену воткнута была шпора, которой отлягивался он от змия... Много тогда дивились. Очевидно, что-то вроде этого случилось и с дядюшкой Балясным...

Поднявшись, Иван Балясный подошел к постели, провел рукой по простыням, горячим от близости очага, и, посучив несколько ногами, крикнул:

– Эй, послать сюда девку!
– И, когда скрипнула Дверь, прибавил: Раздень меня и почеши спину.

Но вошедшая девка остановилась, не двигаясь. Иван Балясный даже раскрыл рот, так она была красива.

Бедра у нее были широкие, на высокой груди складками разбегалась рубаха, голые до локтей руки придерживали шелковую косынку, накинутую на плечи.

А лицо! Глядя на него, пуще засучил он ногами: не лицо это было, весенняя поляна в цветах, только глаза потуплены, и в углах губ горькая складка.

– Как тебя зовут, девка?

– Марина, - ответила она тихо, - что прикажете

– Так это ты дядюшку извела?
– спросил он весело и ущипнул Марину.

– Оставьте, - сказала она тихо.

– Ну, нет, не отстану, - и, охватив ее за круглые плечи, посадил на постель, - все про тебя знаю, подлая; вот завтра приедет суд, засудят вас с Провом да с мельником; ноздри вырвут и на щечку каленое клеймо прижгут. Пойдете по Владимирке столбы считать... Нравится?

Марина низко опустила голову.

– Невинна я...

– Все улики на тебя, не отвертишься.

– Что вам от меня нужно?
– спросила Марина. Она метнулась, в ужасе поглядев на барина; щеки ее покрылись белизной, губы открылись.

– Нельзя, барин, нехорошо здесь, - ответила она. Но он, крепко обхватив Марину, стал целовать ее в рот.

Марина вскрикнула и, склоняясь на подушку, схоронила голову.

– Маринушка, Маринушка, - горячо зашептал он, и безусые губы его, желтые от табаку, вытягивались, как у утки.
– Я тебе, Маринушка, два рубля подарю, а утром со мной чай будешь пить, и обедать тебя позову.

И казалось ему - умирает Марина от страсти и страха, не в силах противиться.

В это время стукнули в стекло, и, вскрикнув, вырвалась от него Марина, встала посреди комнаты, - вся дрожала...

– Кто там?
– закричала она не своим голосом, глядя в темное стекло...

Иван Балясный с головой залез под одеяло; но, услышав за окном кучеров голос, расхрабрился, даже вылез из постели и раскрыл раму, так что влетели ветер и дождь, и затопал ногами:

– Пошел на конюшню, Пров, прочь пошел, дурак... Не видишь - я занят...