Стоящие около тележки громко засмеялись, а веселый мужик продолжал:

– С земским мы, милый, пошабашили, ищи другого... А дочка его с милым другом в амбаре спит...

Опять захохотали мужики. Миша, выдернув вожжи, закричал пронзительно: "Пустите меня!" Голос его был визгливый и отчаянный, внушивший добродушно смеявшимся мужикам злое желание. Многие лица нахмурились. Из тесного круга послышался охрипший голос Назара:

– Теперь, ребята, друг за дружку стоять твердо.

– Что ж, - раздались кругом голоса, - разве мы зря.

– Разве это закон - баба с нас деньги берет! А на что берет-то? На сладкое. С Евдокимом водку жрет. Веревку ей на шею да в воду - расправа короткая. Погуляла на мужицкие деньги...

Назар опять начал говорить, но в это время закричал кто-то испуганно и задыхаясь:

– Дядя Назар, дядя Назар, сейчас тятька из Утевки приехал, говорит стражники оттуда едут...

Толпа сразу замолкла. Расталкивая локтями, продрался из круга Назар; увидев Мишу в тележке, спросил злобно:

– Тебе что здесь надо?

Миша, притихший было во время шума, жалобно улыбался. Теперь же вдруг покраснел от злости и, хлестнув кнутовищем по козлам, закричал:

– "Бунтовщики, сию минуту пропусти... Знаешь, кто я?

– Полегче, - тихо сказал Назар.

– Сию минуту освободить барышню. Иначе... стражники... стражниками тебя...

Мотая головой и губами, захлебнулся Миша слюной. Назар вытянулся и крикнул так, что все слышали:

– Ребята, камышинский барин за стражниками послал, этот самый, - и указал "а Мишу...

Толпа вздохнула. Возвышаясь над всеми головами, вчерашний красавец Сизов налег плечом на мужиков, подошел к тележке и левой рукой взял Мишу за грудь... Мокрые волосы падали Сизову на медно-красное лицо, из открытого рта пахло вином. Миша забился, затих ненадолго, тонко закричал, как заяц, и ногтями стал отдирать руку Сизова. Закинув голову, закусил губы... Мужики, вытянув шеи, молча глядели. Назар, взявшись за железо тележки, насупившись, смотрел Мише в лицо. Сизов, как бы примериваясь, встряхнул Мишу на левой руке, отвел правую, долго стискивая мозолистые, черные пальцы. Вскрикнув вдруг ее своим голосом, сухо ударил Мишу в переносье.

Миша мотнул головой, лошадь дернула, и множество рук потянулось, вытащило из тележки и смяло тело.

– Девку, девку давай сюда!
– закричал, народ... Пихаясь, хлынула толпа к амбару, открыла дверь.

На мгновение поднялась и канула вниз оттуда черная, с разинутым ртом, голова Евдокима Лаптева...

Согнув в розовой рубашке спину, первым вскочил в амбар Сизов. В узкой и темной двери теснились мужики... Покрывая все голоса, вылетел из амбара долгий, острый женский вопль.

Старуха, гонявшая ребят хворостиной, перекрестилась:

– Задавили рабу божью.

По площади к толпе, подобрав полы капота, бежал без шляпы, гримасничал и спотыкался старый седой Павала...

Лизавета Ивановна похоронила Мишу в саду и до зимы лежала больная. Земский врач к ноябрю поставил ее на ноги, и кухарка Марфа по вечерам опять ходила спрашивать: "Каки каклеты варить на завтра?"

Лизавета Ивановна, подперев щеку ладонью, по целым дням сидела у окна за рабочим столиком. На вопросы Марфы отвечала:

– Да все равно, Марфуша, готовь что-нибудь... Ведь... ведь...

Губы Лизаветы Ивановны начинали дергаться, слезы повисали на ресницах, и Марфуша, громко вздыхая, уходила на кухню, чтобы отвести душу в заунывной песне, слов которой она не понимала.

Однажды вечером залаяли собаки. В сенях послышался топот промерзших валенок и голоса.

Лизавета Ивановна, как в лихорадке, задрожала всем телом. Марфа побежала отворять. В коридор вошел запорошенный снегом Алексей, поддерживая под руки отца. Голова Павалы была обвязана пуховым платком...

Увидев гостей, Лизавета Ивановна громко зарыдала, замахала руками.

– Мы с папашей обогреться хотели, - сказал Алексей, - папашу со службы уволили, мы на родину едем, а лошадка у нас одна...

Тогда Лизавета Ивановна обняла старика Павалу, прижала Алексея к своей груди и повела в столовую, где кипел самовар, а за окнами выла вьюга, и старый дом дрожал под ветром.

– Покушайте, покушайте, - говорила Лизавета Ивановна, - вы бездомные, а мне жить незачем... Оскудели мы...