Оставшись одна, Анна Ильинишна подошла к высокому зеркалу в простенке, привела в порядок волосы и попудрилась. Глядя на свои руки, открытые до подмышек, она подумала, что совершенна физически, - надменно усмехнулась и вышла в столовую.

Егор Иванович сидел у самовара и задумчиво жевал хлеб. Глаза у него ввалились, лицо обветрело, похудело и казалось новым.

– По крайней мере нужно быть вежливым, Егор, - сказала Анна Ильинишна. Он вскинул голову, быстро отряхнул крошки с бороды и щекой коснулся жениных поджатых губ:

– С добрым утром, Аня. Устал с дороги. Скверная дорога... Ну, а как ты?

Она, не ответив, села к столу, положила на скатерть обнаженные руки и странным взглядом глядела на мужа. От нее пахло бифштексами, табаком и ликером. Покосившись на жену, Егор Иванович подумал: "Не лги ей, не лги... А вот попробуй - скажи всю правду, начнет кричать, как торговка... Нет, не скажу".

И он повторил с ожесточением:

– Ужасно устал с дороги, прямо всего изломало... Хочу пройтись немного, размять ноги...

– Ты мне лжешь, Егор, - проговорила она низким голосом. Он мигнул, нахмурился, не сдался и продолжал ругать дорогу, распутицу и свою службу.

– Ты лжешь мне, Егор, - повторила она и показала зубы до самых десен, - ты даже не потрудился заметить, что я с утра в вечернем платье... Тебе неинтересно даже знать, где я провела ночь... Нет, подожди, мне теперь не нужно твоих озабоченных глаз... Отчета я тебе никакого не дам, голубчик... Мне вот хотелось бы знать - куда ты сейчас собрался идти...

– Иду гулять, я сказал...

– Врешь!..

– Аня...

– Врешь, я говорю!.. Не успел приехать, поздороваться с женой и сейчас бежишь к этим...

– Я прошу тебя не говорить так о моих...

– Ах, я, оказывается, говорить уже о них не смею!.. Это новость... Ну, так я тебя должна огорчить: мне рассказали, что эта твоя любезная Марья Федоровна - просто дрянь, просто...

Но Егор Иванович уже поднялся, побагровел, прядь волос сама сползла на взмокший лоб, и вдруг, - так самому показалось, - лицо стало безумным, точно пробежал по нему огонь...

– Не тебе об ней судить!
– крикнул он и кулаком со всей силы ударил по столу. Анна Ильинишна с перекошенным лицом, злая, зеленая, вскочила, молчала... Он быстро вышел... Жена догнала его в прихожей, сорвала с вешалки бархатную шубку и, не попадая ногами в ботики, бормотала вполголоса:

– Ты еще со мной ни разу так не говорил... Прощай... Прощай, голубчик...

Но Егор Иванович не спросил, куда она бежит. Анна Ильинишна обернулась в дверях и крикнула:

– Иду к одному...
– И хлопнула дверью.

– Очень рад, - проворчал Егор Иванович, тоже с остервенением застегивая пальто, - очень рад, пожалуйста, хоть - к черту...

.......................................................................

Зюм, когда неожиданно явился к ней Егор Иванович, сидела перед круглым станком и напильниками и зубилами, похожими на зубоврачебные инструменты, скоблила и чистила кусок мрамора.

Строгие глаза Зюм были прикрыты круглыми очками, волосы повязаны белой косыночкой, поверх платья надет грязный парусиновый халатик, - в карманах его находились всевозможные необходимые веща.

Зюм работала сосредоточенно, ее мохнатые от длинных ресниц глаза казались одичавшими. На Егора Ивановича она посмотрела внимательно и опустила долото.

– Вернулись?
– спросила она тихо.
– Давно? Егор Иванович пододвинул табуретку и некоторое время молчал. Так хорошо было здесь, точно на другом свете. Вот эта дверь ведет в Машину комнату, теперь пустую. Дверь и та комната, запах глины, Зюм и все вещи были из иной жизни. У него дрожали губы.

– Зюм, - сказал он, - я больше не могу... Глупо, никому не нужно, чтобы было так.

Он показал Машино письмо. Зюм сняла очки и медленно прочла. Синие глаза ее наполнились слезами. Она покраснела и сказала:

– Маша очень скрытная. Если так написала, значит - больше не под силу.

– Зачем она уехала?

– Я думала - сказать вам или нет? Ах, Егор, - Зюм засунула руки в карманы халатика, встала и опять села, - мне кажется, вы хороший человек, но некоторых вещей не понимаете.

Егор Иванович отвернулся, вынул платок и принялся вытирать лицо.

– Я люблю Машу, - сказал он глухим голосом, - милая, родная моя Зюм, как же я мог знать это раньше... Только сейчас - приезжаю домой, прочел Машино письмо, и точно в меня вошел свет... Милая моя Зюм, я не знаю, что делать, но все это страшно важно... Я чувствую - Маша взяла меня за руку, и я этой руки выпустить не могу...