Ах, полынь, полынь,

Трава горькая,

Не я тебя садила,

Не я сеяла,

Сама ты, злодейка,

Уродилась,

По зеленому садочку

Расстелилась...

Князь, положив локти на некрашеный стол и охватив одурманенную голову, внимательно слушал. Образцов прохаживался по горнице мимо Саши и, прищелкивая пальцами, закатывал глаза. Ртищевы сидели на лавке, расстегнув поддевки. Цурюпа же, протянув ноги, сунул руки в карманы штанов и покачивался.

Саша отпела. Князь сейчас же сказал охрипшим голосом:

– Ну, а ту, другую, Саша, помнишь?

– Нехорошая она, - молвила Саша.
– Неверная, не люблю ее. Только разве для вас...

Она опустила ресницы и, вздохнув, запела печально:

Не в Москве было, во Питере,

Во Мещанской славной улице,

Тут жена мужа потребила,

Вострым ножиком зарезала.

– Саша!
– крикнул князь, повторяя последние слова песни.
– А ведь это хорошо - "правый локоть на окошечко, горючи слезы за окошечко", и делу конец, а милый-то под окошечком ждет, смеется над старым мужем. Теперь ты вот эту спой, в ней подробности хороши...

Петельку на шею

Накидывала,

Милому в окошко

Конец подала...

– Ведь подходит как - именно сегодня. Будто для нас писано. Ну, Саша-Саша испуганно и серьезно запела:

Толстый узлище

Не оборвется,

У старого шея

Не оторвется.

Старый захрипел

Будто спать захотел,

Ногами забил

Будто шут задавил.

Руки растопырил

Зубы оскалил

Плясать пошел,

Смеяться стал.

– Я бы, Алексей Петрович, плясовую лучше, - перебила она поспешно.

Князь двинул стол и, хлопая в ладоши, стал топать ногой. Саша закружилась, поводя руками, приговаривая частушку.

Кумачовые юбки ее развились колоколом, и под ними ноги в белых чулках и козловых башмаках поплыли, притопывая...

Образцов засеменил около Саши, крича: "Глядя, гляди!" Иван Ртищев, разгораясь, не выдержал, уперся в бок и пошел ходить присядкой, отбрасывая полы. Цурюпа, хихикая, сорвал с волос Саши платок.

– Не трогай ее, хам!
– закричал князь.

Маленькая Сашина головка с черными косами вертелась на полной шее, как подсолнух к солнцу, - солнцем был князь. Он сидел бледный и пьяный, с высохшим ртом. Вдруг Саша, закрутясь, упала к нему на лавку и, обнимая, прижалась к плечу.

– Девок!
– заревели братья Ртищевы.
– Девок давай!

Обиженный Цурюпа ушел в светелку и лег, стараясь не помять смокинга, на Сашину кровать...

– Любопытный сюжет, - пробормотал он, вытирая платком лицо. Интересно будет порассказать, как наш князюшка веселится... Это хваленый-то жених... "Хам". Я ему припомню хама. Эх, сволочи вы все!

В это время распахнулась дверь, осветилась светелка, вылетел из табачного дыма и грохота Образцов, придержался за притолоку, кинулся к выходу и скрылся во дворе.

– За девками, - продолжал Цурюпа.
– Погодите, теперь устрою бал, брошу вам собачий кусок - из Москвы Шишкина хор выпишу. Да не то что Шишкина, самого Шаляпина позову... Гонор гонором, а денежки вы все любите.

Долго Цурюпа размышлял, какие сногсшибательные штуки он придумает для утирания дворянского носа. Наконец со двора в светелку, шушукаясь и упираясь, вошли четыре солдатки, - их подталкивал Образцов, громко шепча:

– Дуры, чего боитесь, не съедим, а сладенького поднесем, погреемся.

Дверь за бабами закрылась. Изнутри поднялся визг и жеребячий хохот Ртищевых. И сейчас же в светелку вышли князь и Саша.

– Куда ты, голубчик? Не езди, - говорила Саша. Князь, не отвечая, прошел на крыльцо. Здесь на столбике висел глиняный рукомойник. В сумерках сквозь дверь было видно, как князь налил воды в ладони, плеснул на лицо и вытерся. Саша, охватив другой столбик, продолжала просить:

– Она молоденькая, разлюбит тебя, а мне ничего не надо, я и пьяного тебя спать уложу. Не езди... Завтра поедешь, если надо, миленький.

– Ах, пожалуйста, оставь, что за слова, ты сама пьяна, должно быть! ответил князь.

Саша смолчала. Князь перевел дух, кликнул лошадей и сошел по лесенке вниз. Саша продолжала стоять у столбика. На дворе затопали кони, кучер их обласкивал. Потом тяжело заскрипели ворота и голос князя приказал:

– Волкове...

Коляска укатила. Саша отошла от столбика и села на ступеньках, по которым ступал Алексей Петрович. Неподвижная и темная ее фигура с локтями на коленях и опущенной простоволосой головой и наверху неровные линии надворных крыш и шест колодца хорошо были видны в ночном сумраке сквозь четырехугольник двери.