Толстой Алексей Николаевич
Шрифт:
Все это казалось Цурюпе до того знакомым и тоскливым, что он стал морщиться, думая: "Русский ландшафт, - черт бы все это побрал. Уеду совсем в Париж; в самом деле, денег, что ли, у меня мало?.. А про князя все будет доложено кому надо. Ну и прохвост..."
За дверью все громче топали ногами, гоготали и вскрикивали, много веселясь.
КАТЯ
1
Александр Вадимыч перекрестил, поцеловал дочь и подошел в туфлях к дивану, где приготовлена была ему постель.
Катя притворила дверь кабинета и, закутав плечи в пуховый платок, вышла в зал. На старом паркете лежал переплетами окон лунный свет. Углы зала, где стояли диваны, были в тени. Глядя на лунные квадраты на полу, Катя поднесла к щеке ладонь и вдруг усмехнулась так нежно, что сердце у нее стукнуло и замерло.
"Еще рано!
– подумала она.
– Может быть, он ждет? Нет, нет, все-таки нужно обождать".
Она приподняла с боков платье и, сделав страшные глаза, стала кружиться...
Невдалеке в это время хлопнула дверь; Катя сразу присела: вдоль стены шел Кондратий, неся свечу и платье Волкова.
Увидев барышню на полу, он остановился и пожевал губами.
– Я думала - это привидение идет, - сказала Катя срывающимся на смех голосом.
– А это ты, Кондратий? Кольцо потеряла, поди поищи.
Кондратий подошел и наклонился со свечой к паркету.
– Какое кольцо? Нет тут кольца никакого.
Катя засмеялась и убежала в коридор... За дверью она высунула язык Кондратию и, нарочно топая, пошла как будто к себе, но, не дойдя до конца коридора, где висел ковер, стала в нишу окна, от смеха закрывая рот.
Когда воркотня и шаги обманутого Кондратия затихли, Катя вернулась на цыпочках в зал и через балконную дверь проскользнула в сад. Там под темными деревьями она остановилась - стало вдруг грустно.
"Я, наверно, ему надоела, - подумала она.
– А если не надоела, так надоем. Что он во мне нашел? Разве я его утешу? Он столько страдал, а я с глупостями пристаю. Хороша героиня!"
Она до того огорчилась, что присела на дерновую скамью. "Настоящая героиня ничего не ест, ночью разбрасывает простыни, и на груди у нее дышат розы, не то, что я - сплю носом в подушку..."
Катенька вдруг громко засмеялась. Но огорчение еще не прошло... Вдалеке ухали и квакали прудовые лягушки. За деревьями между черных и длинных теней трава от лунного света казалась седой.
Катя вдруг вытянула шею, прислушалась - и побежала по аллее, придерживая за концы платок. К щеке прилипла паутинная нить. Катя смахнула паутину, и там, где аллея заворачивала вдоль пруда, раздвинула кусты смородины, чтобы сократить путь, и, цепляясь за них юбками, вышла к мосткам. За беседкой над прудом стоял месяц, светя в воду и на глянцевитые листья кувшинок. В беседке у откидного столика, где обычно пили с гостями чай, сидел, подперев обе щеки, Алексей Петрович. Катеньке показалось, что он широко открыл глаза, смотрит и не видит.
"Что с ним?" - быстро подумала она и позвала:
– Алексей Петрович!
Князь сильно вздрогнул и поднялся. Катя, смеясь и говоря: "Спал, спал, как не стыдно", сбежала к нему по зыбким доскам.
Алексей Петрович припал губами к ее руке и проговорил хрипло, как после долгого молчания:
– Спасибо, спасибо...
– Вы опять думали о себе?
– спросила Катя ласково и села на скамью, положив локоть на ветхую балюстраду.
– Ведь я просила не думать. Вы очень хороший, я все равно знаю...
– Нет, - тихо, но твердо ответил Алексей Петрович.
– Катя, милая, мне очень, очень тяжело. Подумать только, что я делаю?.. Вы любите меня немножко?
Катя усмехнулась, отвернув голову, - не ответила. Князь сел рядом, глядя на ее волосы, лежащие ниже затылка, на овальную щеку, четкую на зеркале воды. Повыше, над головой ее, в тенетах висел паук.
– По дороге сюда я думал: сказать вам или нет? Если не скажу, то никогда, быть может, не посмею больше прийти, а если рассказать - вы сами отвернетесь, будет тяжело, но постараетесь меня забыть... Что же делать?
– Сказать, - ответила Катя очень серьезно.
– А вы не подумаете, что я лгу и прикидываюсь?
– Нет, не подумаю.
– Я сделал много плохих вещей, но одна не дает жить, - с трудом, с хрипотцой сказал князь.
– Вот так всегда бывает: думаешь, что забыл уже, а гадость, которую сделал давно, становится определенною гадостью, и жить от нее нельзя...
– Я прошу, рассказывайте, - повторила Катя, п руки ее, держащие концы платка, задрожали.
– Вот-вот, я так и думал, что нужно сказать. Это было очень давно. Нет, недавно, в прошлом году... Я встретил одну даму... Она была очень красива. Но не в этом ее сила... Она душилась необычайными духами, они пахли чем-то невыразимо развратным. Вот, видите, Катя, что я говорю. Так нельзя... Не оглядывайтесь... До этой встречи я не любил ни разу. Женщины казались мне такими же, как мы, той же природы. Это неправда... Женщины, Катя, живут среди нас как очень странные и очень опасные существа. А та была еще развратна и чувственна, как насекомое. Это ужасно, когда развратна женщина. Я жил, как в чаду, после встречи... Я чувствовал точно острый ожог.