Он часто приносит странные вещи. Например, загадочную игру с фигурками иноземных правителей, их советников и охраны, солдат и животных. Учит Гведолин играть, но она с трудом запоминает правила. Она ни разу не выиграла, однако Терри не злится, терпеливо заново объясняет значения ходов в партии.

Он показывает различные карты. Географические — для изучения расположения объектов на местности, астрономические — для поиска небесных тел и созвездий, и игральные — просто для развлечения.

А один раз он принес сложный механизм — часы. В деревянном домике- скворечнике, с круглой дыркой посередине, с цифрами и стрелками — маленькой толстой и узкой длинной. Сказал, что скоро все-все в мире будут измерять время в часах, минутах и секундах.

Он таскает еще много всего: образец новой очень прочной ткани; перо с металлическим наконечником — не гусиное, не сломается; редкий вид засушенной и упокоенной под двумя стеклами бабочки; аметист в породе — самоцветный камень, при огранке замечательно подходящий для украшений.

Где он находит все эти диковинные сокровища? Гведолин, конечно, спрашивала. Терри всегда отвечал по-разному. To выменял на свои не совсем новые, но довольно крепкие ботинки у старьевщика. To купил на деньги, полученные от редко перепадающей работы — переписывал письма аккуратным красивым почерком. Или писал их за тех, кто писать не умеет.

Потоки воспоминаний останавливать не хотелось. Но было необходимо. «Нельзя использовать всю память без остатка, — не уставала твердить бабка Зарана, хотя никогда воспоминаний Гведолин оказывалось достаточно. — Опустошишь себя досуха — быть беде. В лучшем случае — обморок, в худшем — смерть».

Она опомнилась от алых капель, падающих Терри на грудь. Поспешно убрала руки и отшатнулась. Вот о чем предупреждала старая целительница. Слишком много воспоминаний. От этого у нее кровь пошла носом. Закружилась голова, затошнило. Обессилив, Гведолин положила голову на подушку, рядом с головой Терри.

Надеялась, что скоро все пройдет. Но стоило только закрыть глаза, как сознание ее погрузилось в кромешную тьму и пустоту.

Новый дом для слуг из добротного цельного бруса все еще пах смолой, стружкой и летом.

Кален попытался встать едва Гведолин вошла в комнату. Даже с лица спал, бедолага, вон как трясется. Возможно, у него просто озноб. А возможно, ее присутствие так на него так действует. Запугала мальчишку. Так и до заикания недалеко.

— Рубашку подними. — Покопавшись в кофре, Гведолин выудила оттуда деревянную трубочку, расширяющуюся на одном конце. Приложила этим широким концом к грудной клетке мальчишки, а другим — к своему уху. Прислушалась. — Хрипов нет. Язык покажи.

Язык оказался обложен белым налетом, горло до безобразия красное. Она пощупала лоб. Так и есть — жар и озноб.

— Ничего страшного. Обычная простуда, как и предполагалось. Будешь полоскать горло отваром ромашки. Подышишь над вареной картошкой. Сильный жар собьем прохладными примочками. На ночь — молоко с липовым медом. Ясно?

— Да, госпожа.

— Арон принесет тебе все необходимое. Правда, Арон?

Старый слуга, как бы невзначай застывший в дверях комнаты для прислуги, мигом сообразил — ему только что дали понять, что он здесь — лишний. Поэтому он, получив испепеляющий взгляд от Гведолин, предпочел достойно удалиться, не забыв прикрыть за собой дверь.

Они с Каленом остались в комнате одни.

Гведолин часто бывала в доме для слуг, но все равно, по привычке, придирчиво оглядела помещение. Кровати — из крепкого вяза. Пол — липовые доски самого отменного качества. Стол, стулья — с резными спинками и ножками. В комнате разливалось умиротворяющее тепло, камин трещал и плевался пламенем, как дракон, охраняющий пещеру с сокровищами. Мимоходом Гведолин отметила, что в ее собственной маленькой комнате, каморке, как называл ее Арон, темно и мрачно. Старый слуга без устали твердил, что пора бы ей перебраться в другую комнату — большую и светлую. Но она, как обычно, упрямо не соглашалась.

Не найдя, к чему придраться в помещении, Гведолин взялась за Калена.

— Скажи, я просила тебя бегать босиком?

— К-как бы нет, — съежился мальчишка.

— Двадцать кругов вместо десяти?

— Н-нет, госпожа.

— Так какого ты… — ввернуть крепкое словцо очень хотелось, тем более что Кален действительно заслужил выговор. Но она вовремя вспомнила, что госпоже не пристало ругаться, как сапожнику в пивной. — Скажи, зачем нужно было так надрываться? — Гведолин поджала губы и покачала головой. — Перестарался, заболел. Может, и голодом себя морил?

По поникшему виду Калена поняла — да, морил.

— Я не требую, чтоб мои распоряжения выполнялись сверх меры. — Она раздраженно щелкнула замком кофра. Выдохнула. — Так почему?

Не отвечает, сидит, потупив взгляд. Нет, надолго он здесь не задержится.

Когда она поднялась, Кален, облизав губы, наконец, решился:

— Госпожа…

Гведолин застыла.

— Слушаю.

— Я очень боюсь, что вы меня прогоните. Когда меня брали, как бы говорили про испытательный срок. Я очень стараюсь, потому что не хочу уходить. Мне никак нельзя, нельзя обратно.