— И вовсе она не моя!

— Извини, не твоя, конечно. Так вот, у тетки Роуз, обнаружившей труп любовника, зарезанного собственным ножом, и тебя, пропавшую без вести, достанет ума сложить два плюс два. Да и меня она знает, еще наведается в лавку к родителям, узнает, что и я сбежал из дома. Поэтому нам необходимо, чтобы ты скорее поправилась, Гвен. И смогла двигаться дальше.

— Терри, — тихим, но твердым голосом сказала Гведолин, рассматривая свою сморщенную почерневшую ногу, — я не пойду с тобой. Не смогу. Ты разве не понял? Иди один. Беги. Как можно дальше и быстрее.

Он устало опустился на скамью возле противоположной брусчатой стенки.

— Ты рехнулась? Что ты несешь? Мне в последнее время кажется, что ты не только кожу, но и мозги поджарила!

Резкий, заносчивый Терри. Таким он был, когда они только познакомились в лесу под старой липой. Дразнящим и поучающим Терри представал во времена их частых прогулок. Высокомерным и убедительным — когда рассказывал ей о достижениях науки, дальних странах и новых открытиях.

Гведолин впитывала в себя его образ, как губка. Ведь именно таким она хотела бы его запомнить. Все эти его грубые, казалось бы, в общении с другими черты не отталкивали, а наоборот притягивали ее к нему. Подчас ей казалось, что именно благодаря такому Терриному поведению ей легче жить, надеяться и верить.

— А надо было, чтобы я просто сгорела. — Она откинула голову назад, прислонившись затылком к некрашеным бревнам банного сруба. Бревна приятно пахли древесной смолой; запах этот успокаивал, убаюкивал, дарил тепло, покой. — Я же ведьма. А ведьм сжигают на костре.

— Хватит! — жестяной ковшик, откинутый точным ударом ноги, покатился по полу, издавая мерзкий дребезжащий звук. — Не желаю больше слышать эту чушь! Я не оставлю тебя, Гвен. За кого ты меня принимаешь? Неужели ты думаешь, что вид твоих ожогов способен меня отпугнуть? Думаешь, что я ничего не знаю о страдании, несчастьях, болезнях, горе? Да неужели ты считаешь… Гвен! Слышишь меня, Гвен?

Она слышала. Вот только из-за резкого запаха смолы накатила тошнота, затем закружилась голова и голос Терри, сидящего так близко, вдруг стал казаться бесконечно далеким и глухим.

Это все из-за запаха смолы. Из-за чего же еще?

Не подхвати ее Терри молниеносным движением, она кулем свалилась бы со скамьи. Она слышала, как Терри зовет ее по имени, чувствовала, как хлопает по щекам, брызгает колодезной водой, обтирает тряпочкой ее горячее лицо и шею. Горячее… Только сейчас Гведолин поняла, что у нее сильный жар. Надо же, а ведь она думала, что в комнате натоплено. И в бане душно. А еще целительница!

Похоже, надевать вдовью сорочку на нее Терри не стал. Да и не сумел бы, наверное. Сквозь зыбкую пелену перед глазами она сумела различить, как он наклоняется, подбирает разложенные снадобья. Почувствовала, как ее заворачивают во что-то прохладное и длинное, несут вверх по лестнице. Наверное, в ту самую комнату, которую отвела им вдова для ночлега.

Он уложил ее на кровать, на довольно жесткий матрас. Хотел накрыть одеялом, но Гведолин, слабо застонав, сумела выговорить:

— Нельзя накрывать… У меня жар, ты… принеси кувшин теплой воды и ветошь. Нужно… нужно обтирать кожу…

Наверное, в комнате не нашлось кувшина с водой, потому что она услышала, как глухо хлопнула дверь, и на лестнице раздался звук удаляющихся шагов.

Сознание туманилось, но окончательное забвение на нее не снисходило.

Терри вернулся быстро, и ей пришлось терпеть мучительно прикосновение мокрой холодной ветоши к израненной ожогами коже.

Ненадолго, но эта процедура помогла — голова перестала противно гудеть, тело больше не горело, словно она находилась в долине Засухи. Терри смазал ожоги облепиховым маслом, помог натянуть сорочку, заплел в косу ее длинные волосы.

Но позже жар вернулся, и Терри снова обтирал, смазывал, вливал по каплям воду сквозь ее стиснутые зубы.

В какой-то момент у Гведолин промелькнула мысль, что все зря. Зачем так надрываться? Бесполезно.

Видимо, Терри тоже это понял, потому что она все чаще слышала его сдавленные ругательства, а затем и злой шепот: «К Засухе все, здесь нужен доктор».

И ее, наконец, на какое-то время оставили в покое.

Кажется, ей удалось немного поспать или она все-таки потеряла сознание. Но так или иначе пробуждение было тяжелым.

Когда она проснулась, в комнате разливался мягкий теплый свет от зажженных свечей, а за окном было темным-темно.

Возле кровати, прямо напротив Гведолин, возился высокий подтянутый человек военной выправки. В серой, явно, стиранной-перестиранной, рубашке с закатанными до локтей рукавами. Его хмурое лицо носило сосредоточенное выражение, а между бровями залегла глубокая складка. Человек громыхал какими-то склянками, извлеченными, похоже, из недр внушительного кейса, стоявшего рядом на табурете.