— Ты вернешься со мной в Лос-Анджелес и останешься со мной.

— Нет, черт возьми!

— Если ты хочешь, чтобы это сработало, мне нужно, чтобы ты была рядом.

— Я вернусь в Лос-Анджелес, но ты, блядь, сошел с ума, если думаешь, что я останусь с тобой.

Я пожимаю плечами.

— Думаю, я могу выселить Мию из ее номера, а ты можешь заехать вместо нее. Она может остаться со мной…

— Отлично! — огрызается она чересчур нетерпеливо. — Какие еще нелепые правила у

тебя действуют?

— У меня еще один предстоящий гала-концерт. Ты должна будешь присутствовать на всех мероприятиях, соблюдая приличия. Я уже опубликовал заявления. Все уже должно успокоиться на фронте статей.

Напряжение в ее плечах ослабевает.

— Я могу это сделать. Что еще?

— Разумеется, ты в моем распоряжении в любое время. — я наклоняюсь вперед, наслаждаясь тем, как ее глаза горят огнем, который разгорается глубоко внутри. — Всякий раз, когда я хочу трахнуть тебя, ты позволяешь мне.

Ее губы приоткрываются, и она сглатывает. Через некоторое время она закрывает рот и стискивает зубы, ее челюсть ходит ходуном. Тонкие мышцы на шее подпрыгивают от этого движения, дразня меня, умоляя о моем рте на ее коже.

— А теперь, если ты закончил, у меня есть свои правила. Если мы сделаем это, если я дам тебе доступ к своему телу, тогда у меня будет право голоса в том, что с ним произойдет. И я говорю, никаких поцелуев.

Я откидываю голову назад и смеюсь над абсурдностью этого предложения. Все посетители ресторана поворачиваются и смотрят в нашу сторону с любопытством на лицах, вероятно, задаваясь вопросом, над чем, черт возьми, мы можем смеяться, когда в средствах массовой информации было изображено, что она ненавидит меня до глубины души. И я думаю, что они не ошибаются на сто процентов.

Никаких поцелуев? Это просто не сработает для меня, и я точно знаю, почему она предложила это. Поцелуй прошлой ночью пробудил старые чувства, и она внезапно испугалась.

— Нет, — я качаю головой, делая глоток из стакана.

Она напрягается, ее лицо становится бурным от моего очевидного отклонения ее предложения.

— Это моя единственная просьба. Если ты не можешь выслушать меня, мы не заключим сделку.

Я откидываюсь на спинку стула, оценивая ее. Она говорит на полном серьезе. Думаю, я могу дать ей сантиметр, но будь я проклят, если она пройдет этот километр. Играя с материалом салфетки, раскрытой передо мной, я оцениваю ее панику в глазах. Ей нужно, чтобы я согласился на это. Вот в каком она отчаянии.

— Хорошо. Я могу это уважать.

Удивление пробегает по ее лицу, и ее глаза расширяются, словно она действительно не может поверить, что я согласился на это. Я уверен, что какая-то часть ее души надеялась, что я не соглашусь, чтобы ей не пришлось выполнять свой чертов план.

— Хорошо. Это хорошо.

Она ерзает на стуле, явно чувствуя себя неловко. Внезапно оказавшись здесь в ловушке, не имея другого выхода.

Я ухмыляюсь.

— Ты все равно будешь умолять меня об этом. Я не слишком беспокоюсь.

На этот раз она усмехается.

— Ты, кажется, ужасно уверен в себе.

— Что я могу сказать, я знаю свои активы. И знаю тебя.

Ее губы сжимаются, и на секунду мне кажется, что она хочет сказать что-то еще, но в конце концов решает этого не делать. Вместо этого она меняет тему разговора.

— Итак, ты познакомился с моими родителями. Уверена, это было весело.

Она смотрит на меня, когда задает вопрос, и наши взгляды встречаются. Все, о чем она хочет спросить, написано у нее на лице. Все, что она хочет сказать, написано в ее глазах.

— Не особенно, нет. Моника и Майкл... любопытные люди. Совсем не такие, как я ожидал.

— А чего ты ожидал? — спрашивает она с искренним любопытством.

Что-то потеплее.

Родители, которые такие же, как ты. Настоящая ты.

— Все и ничего, — отвечаю я, сохраняя неопределенность.

Она грустно улыбается.

— Мне кажется, я могу читать между строк. Они избавились от всего, что напоминает им обо мне, не так ли?

Столько эмоций отражается в ее глазах. Она знает правду, и мне даже не нужно давать ей ответ.

— Я не обратил на это особого внимания. Я был там только ради одного. Меня не очень интересовали детали.

Она усмехается.

— Верно. И ты говоришь, что я здесь единственная лгунья?

Я глубоко вдыхаю, наклоняясь вперед, заполняя ее личное пространство.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал, Маккензи? Что они вычеркнули тебя из своей жизни? Что они восхваляют жизнь твоей сестры, а не дочери, которая у них все еще жива?

Ее подбородок дрожит, и я ругаюсь себе под нос, качая головой. Слишком далеко зашёл, придурок.