Соглядатай

Аннотация

Сергей Довлатов Соглядатай Года три назад шел я по Ленинграду со знакомой барышней. Нес в руках тяжелый сверток. Рукопись Халифа "ЦДЛ" на фотобумаге. (С автором мы тогда не были знакомы. Знал, что москвич. А следовательно - нахал. Фамилия нескромная. Имя тоже не без претензии. Но об этом позже...) Захожу в телефонную будку - позвонить. Барышня ждет у галантерейной витрины. Вижу - к ней подходят двое. Один что-то говорит и даже слегка прикасается. Я выскочил, размахнулся и ударил ближайшего свертком по голове. Парень отлетел в сторону. Но и сверток лопнул. Белые страницы разлетелись по Кубинской улице. Тут я, надо признаться, оробел. И так с государством отношения неважные. А здесь - милиция кругом .. Ползаю, собираю листы. Ловеласы несколько пришли в себя. Постояли, постояли... Да и начали мне помогать. Сознательными оказались... Так книга Халифа выдержала испытание на прочность. Свидетельствую драться ею можно! ЦДЛ - это Центральный Дом литераторов в Москве Набитая склоками, завистью, лестью и бесплодием писательская коммуналка. Дом, из которого выселили его лучших обитателей. Где неизменно "выигрывают серые". Где десятилетиями не хоронят мертвецов... Герой или, вернее, героиня этой книги - литература. Фабула - судьба отечественной литературы. Сюжет - ее капитуляция и гибель. Отношение к современной русской литературе у Халифа крайне пессимистическое. Ее попросту не существует. Есть талантливые прозаики и стихотворцы. Есть талантливые критики и литературоведы. А живого литературного процесса нет. Есть другой процесс. Процесс истребления русской литературы, который успешно завершается. Хочется привести такую незатейливую аллегорию. Допустим, у вас есть мать. Допустим, она проживает с братом в Калифорнии. Неожиданно брат сообщает: "Мать в тяжелом состоянии". Вы ему телеграфируете: "Что с ней?" Брат отвечает: "Осень у нас довольно прохладная..." Далее следует талантливое и подробное изображение калифорнийской осени. О матери же-ни слова. Вы снова телеграфируете: "Что с матерью?!" Получаете ответ: "Транспорт у нас работает скверно..." Далее следует живое, правдивое и критическое описание работы транспорта. О матери же - ни звука... И так без конца. Ни звука о главном... Халифу можно возражать. Можно говорить о неожиданно (для третьих эмигрантов) полноценной литературе русского зарубежья. Можно говорить о подводных течениях в нынешней советской литературе. Размахивать внушительным и ярким "Метрополем". Все это можно... Но у Халифа есть точка зрения. И выражена она талантливо, горько, правдиво. Книга набрана четырьмя шрифтами. Можно было ее набрать и двадцатью. Так многообразна и разнородна ее структура. "ЦДЛ" - это документы, лирические и философские отступления, хроника, анекдоты, бытовые зарисовки. Не менее разнообразна и тональность книги. Здесь уживаются дидактика с иронией, ода с поношением, благодушная насмешка с язвительной колкостью, возвышенная лексика с... многоточием. Юрий Мальцев ("Вольная русская литература") справедливо указывает: "В своей экспрессивной метафорической прозе Халиф, несомненно, следует традиции таких поэтов, как Марина Цветаева и Осип Мандельштам" . Лично я расслышал здесь также и хитрый говорок Марамзина. "...Мы уезжаем, а вы нам вдогонку глаза свои посылаете..." Можно вспомнить и напевы Андрея Белого. И карнавал метафор Юрия Олеши. Действительно, единица измерения прозы Халифа - метафора, то и дело возвышающаяся до афоризма. Цитировать - одно удовольствие. "Этот, со стопроцентной потерей зрения, возомнил, что он - Гомер. Ему виднее..." "...Спартак Куликов... Имя - восстание, фамилия - битва..." "...Ударил кто-то бомбой в Мавзолей, но вождь остался жив..." "...Дрейфус умер, но дело его живет..." "...Всякую колыбель - даже революции - надо раскачивать..." Поначалу меня раздражала нескромность Халифа. Или то, что я принимал за нескромность. Автор говорит, например, о заветной книжной полке. О книгах - шедеврах двадцатого века: "...Тут и "Доктор Живаго" Пастернака. И "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына... Да и эта - моя - туда встанет". Неплохо сказано?! Поначалу я от таких заявлений вздрагивал, Затем не то чтобы привык, а разобрался. Не собою любуется автор. И не себя так уверенно различает на мраморном пьедестале. Используя формулу Станиславского, Халиф не себя почитает в литературе. А литературу - в себе и других. Этим чувством - преданностью литературе, верой в ее фантастическое могущество - определяется тональность книги. Могу указать две-три неточности. Например, автор говорит: "Солженицын - единственный в мире изгнанник - нобелевский лауреат". То есть как? А Бунин? А Томас Манн? Или: "Будь Твардовский жив, вряд ли бы он остался редактором "Нового мира"". Твардовского лишили журнала еще до смерти. Это, говорят, и убило его. Неточностей мало. А те, что есть, как говорится, - не принципиальные. И еще. Я благодарен Халифу за несколько страниц о родном и незабываемом Ленинграде. За "Сайгон" и за "Ольстер". За "Маяк" и за "Жердь". За Бахтина и Шварцмана. За таинственного Лисунова и умницу Эрля. За нечасто протрезвляющегося Славенова и даже за Мишу Юппа. Книгу Халифа не только читать - удовольствие, но и в руках держать приятно - она замечательно оформлена.