— Подождешь минуточку, не скончаешься, — я пожимаю плечами и глубоко затягиваюсь. У этого удовлетворения глубокий, табачно-горьковатый вкус…

По глазам вижу — Вика вскипает. Так бесится от пары лишних минут в моей компании, что так и хочется накинуть ей еще десяток.

Ну, хоть эта злость у нас с тобой будет взаимна, киса.

— Ладно, — Титова раздраженно кривит губы и ныряет ладошкой в карман тренча, явно тоже в поисках сигарет, — ты ведь не возражаешь, если я тоже?..

— Спрашиваешь моего разрешения? — не удерживаюсь от смешка. — Хорошая девочка. А если я возражаю?

Судя по её глазам — свои возражения я могу себе запихнуть в очень темное и тесное место в моем организме. Но я все равно доволен.

Сигареты Вика достает спокойно, а вот потом…

Потом снова начинается какой-то цирк. Ладонь Вики снова рыскает в кармане, явно разыскивая что-то нужное, а потом Титова отворачивается. От меня отворачивается. Опять?

Да что ты там прячешь, в конце концов?!

Всего один шаг сделать — это и безумно, и просто одновременно.

Безумно, потому что я вдруг оказываюсь вплотную к Викки. К мягким, пропахших малиновым шампунем волосам, в которые так хочется зарыться лицом. Вечная моя ловушка… У меня нет ни единого шанса в неё не попасть.

— Ветров, что ты… — Вика задыхается на полуслове, когда я перехватываю ту её руку, что она от меня прячет.

Нужно остановиться. Нужно, черт меня возьми, убрать от неё руки…

Я не могу.

Столько лет… Столько лет не ощущал её трепет. Не дышал ею. Не был так близко…

С ней хочется немедленно срастись, чтобы не дать больше ни шанса на побег. На то, чтобы снова принадлежать хоть кому-то кроме меня!

Трепещет. И вправду. Я вижу, как она замирает, чувствую мелкую дрожь, слышу — участившееся от моего прикосновения дыхания. И уже моя кровь окончательно закипает.

Нас окутывает поздний вечер, и мы как будто все те же идиоты, что не могли нацеловаться до часу ночи у этого самого подъезда. Отмечаю эту мысль и понимаю, насколько сухо на языке. А пальцы свободной руки, полусогнутые, голодные, еле-еле скользят вниз по открытой шее, безошибочно отмечая, как Викки вздрагивает и едва заметно тянется к ним навстречу.

Тянется…

Ни слова… Столько слов зудит на кончике языка, такие разные — от крепкого мата, до чувственного бреда, что хочется нести возбужденным шепотом в это сладкое ушко. И ничему я не дам ход, не дам нарушить эту пьяную, обжигающую тишину.

Спугну Вик, спугну себя, лишу нас обоих этой медовой агонии, которую хочется растянуть подольше. Хотя… Нам ли обоим хочется?

— Что тут у нас? — мягким шепотом интересуюсь я, а пальцы, что держат Викки за руку, скользят выше — к сжатой в кулак ладошке. — Давай показывай, киса.

— Отпусти…

Как я и думал — мой голос, даже тихий, даже доброжелательный, приводит Викки в чувство, будто хлесткая оплеуха. И она напрягается, дергается, вот только я уже всю свою ладонь опускаю на её шею.

Работает…

Самое парадоксальное — это то, что спустя восемь лет эти трюки все еще работают. Даже будто бы эффективнее.

Моя отрава, мой дурман, самая невозможная и истинная моя одержимость — дрожит в моих руках, но никуда не ускользает. И малого достаточно, чтобы пресечь её слабые, такие неуверенные попытки сопротивления.

Засуха запускает свои зубы глубже, выпивая из меня последние капли сока. Нет, надо разобраться с этим скорее. Меня уже унесло за буйки, еще чуть-чуть, и берегов, на которых все понятно и так, как мне нужно, будет уже невозможно достичь.

— Я не отпущу тебя, пока не покажешь, — выдыхаю я, а сам… А сам даже хочу, чтобы она еще чуть-чуть побрыкалась. Самую малость. Если уступит сразу — придется тут же её отпускать. И вот от этой необходимости хочется только рычать.

Она — моя! Моя! Я её еще не распробовал. Даже не начал! Так… Все еще прижимаюсь лицом к её волосам, вот только так и тянет спуститься вниз, туда где под светлой кожей бьется тревожная венка…

— Покажи, ну же, — это шипение — попытка самоконтроля взять ситуацию в свои руки. Дернуть за пластырь быстро и отодрать его от себя. Или меня отодрать от этого “пластыря”— в этой ситуации, куда более уместен последний вариант.

Я ощущаю, как Вика начинает дрожать сильнее. Язык приходится прикусить. Он так и норовит начать пришептывать на ушко бывшей какую-нибудь ласковую, успокаивающую ерунду. Не могу я пасть настолько низко. После её предательства даже то, что я сейчас делаю — оскорбительно для самолюбия, а все, что зайдет дальше за границы одного только обостренного желания, это и вовсе…