Аннотация
1
2
3
4
5
6
7
в официальном магазине Литрес
Собственно, я оказался на этой унылой планете из-за изъянов в моём воспитании: с детства мне набили оскомину непримиримо-стальные герои, вот и послал я их к чёрту, и вырос немножечко чокнутым, продолжая делать приятное личным моим неприятелям.
Однажды я получил приглашенье на свежеоткрытый болид. Да и Леонов меня соблазнял космическим колером: мол, бирюзовое пламя эфира и плюс океан серебра, бурлящий зеркальным расплавом. Когда ж я остался один на этой гранитной проплешине, похожей одновременно на пустошь и каменоломню, я тотчас разделся и зажил вот так — нагишом — в первобытном тепле первобытного этого мира, который, возможно, уже угасал, а быть может, едва нарождался.
Вскоре я заскучал — не по брюкам, а по человеческой речи… На этой планете повсюду росли железные розы. Когда же одну я сорвал, то с неё соскользнула росинка и прободила калёным металлом гранитную твердь. Сквозь эту незримую скважину было мне слышно, как в каменном русле катится капля, буравя каскады кристаллов — усталых, источенных… Кем? Зверьём ли? Людьми? Дикарями ли, дикобразами? И я удивился себе: выходит, я снова ищу безуспешно истоки, историю, тождества, которые думал оставить на старой земле.
Быть может, вот в этих морщинах расселин, под струпьями лавы, под вулканической ветошью инопланетного пепла таилась, таится та самая подлость, которая рьяно терзала меня на земле? Кто знает, быть может, и здесь благоденствует неископаемое людоедство под холопской эгидой газетчика Де-Пустобриохи и так же продажную шкуру меняет сеньор Веролома, а в клубе «Холуйо» беседуют о «своевременном» перевороте?
Однако хотя и прилежно врубался я в твердь астрологии, но отыскал только череп и кости безмолвья, да ещё останки рептилий — остатки бренного праха… Всё же прочее в пыль было смолото и почему-то светилось. Вообще вся планета моя походила на древнюю бабочку: тронешь крыло — и оно рассыпается, и остаётся только стальное зияние, холод пещеры.
Я заплутал в лабиринтах этого солнца, сбитого мощной ракетой, в недрах этой луны, у которой вырвали сердце; и так же, как в миг безопасности там, на опасной земле, ноги сами шагали, слушаясь голоса страха. И всё же я не воспел певучий плеск алебастра, расплавленного в вагранках обугленных площадей, и я не нашёлся, кому рассказать о чёрном потоке пепла, бегущего вдоль изувеченных улиц.
Мало-помалу я превратился в пугливого Робинзона. Теперь мне не нужно было не только одежды, но даже еды и питья, ибо свеченье камней насыщало меня и поило. Потом постепенно я стал забывать свой язык, и так, безъязыкий, блуждал я в пустыне безмолвья. О безмолвие космоса! Мало-помалу онемело и сердце моё. И тогда, поражённый, я услышал безмолвье под спудом другого безмолвья и понял, что таю и сам превращаюсь в безмолвье здесь, в закоулке пространства, где я погребён под волной безголосой реки изумрудов — камней, не умеющих петь.