Губернатор вошёл в кабинет и поприветствовал Клода как старинного приятеля. Ветеран войны с океанцами, сильный и коренастый полковник – он никогда не снимал военную форму и больше всего на свете ненавидел три вещи: собственное имя, мятую одежду и кафарцев. Поскольку у входа в тюрьму Мартин назвал его фамилию, а костюм Клода успел изрядно потрепаться, от одного лишь взгляда на физиономию Жана Сафро – разумеется, вполне человеческую – челюсть губернатора заскрипела от злобы.

Выслушав Клода, губернатор уселся за стол и потребовал, чтобы пленник повторил историю с самого начала. Когда «фермер-океанец по имени Джон Коул» закончил рассказ, губернатор довольно ухмыльнулся и положил ладони на стол. Он говорил на языке океанцев – с сильным акцентом, но без пауз – спокойно и размеренно, хотя блеск его глаз выдавал возбуждение.

– Знаешь, как давно я мечтал встретить кафарца, похожего на тебя, Джон? Я буду называть тебя этим именем, пока ты не назовёшь другое, ладно? Та вот, наблюдая за тем, как твоих дружков разделывают на операционных столах, я узнал, что они не только не чувствуют боли, но и не боятся смерти. Ты же придумал целую историю, лишь бы не подохнуть, Джон: фермер-океанец, салюты, кукуруза! Да любой кафарец на твоём месте уселся бы на стул и дал себя поджарить! Но ты не такой – ты особенный, правда?!

– Простите, но я не понимаю Вас… – взмолился пленник, рыская по лицу губернатора в поисках надежды. – Кажется, Вы не назвали своего имени, сэр.

– А моя дочь успела его назвать?

– Я не знал Вашу дочь, сэр.

– Значит, не успела?

– Нет-нет, я не это хотел сказать… Я всего лишь фермер… Я никогда не выезжал за пределы родного округа… Однажды, когда одна из моих коров заболела, я собирался поехать за ветеринаром – старик Митчелл заболел и не мог подняться с кровати; но, пока я возился с машиной, корова умерла, сэр.

– Митчелл – это имя или фамилия?

– Фамилия, сэр.

– У океанцев идиотские фамилии: они ни черта не значат; как и их жизни.

– Да, пожалуй, сэр.

– На войне я убил много океанцев. Слишком много для одного человека. А что насчёт тебя, Джон? В твоём вымышленном мирке ты успел повоевать?

– Нет, я был ещё совсем мальчишкой, когда последние солдаты вернулись домой, сэр.

Челюсть губернатора снова заскрипела. Клод, мысли которого окончательно прояснились, наблюдал за происходящим с откровенным безразличием. Он знал, что кафарец лжёт и терпеливо дожидался развязки. Губернатор любил подобные представления, но порой они затягивались.

– Нет, он и в самом деле особенный, Клод!

– Да, умнее остальных.

– Но откуда он знает язык океанцев?

– Это один из вопросов, на который нам предстоит найти ответ.

Губернатор кивнул и запустил руку в нагрудный карман. Оттуда он извлёк небольшой футляр, который в пехоте использовали для хранения транквилизаторов. Клод знал, что произойдёт дальше, и стал вслушиваться в каждое слово.

– Даю тебе один шанс, Джон: признайся, что ты – кафарец.

– Но я не кафарец, сэр…

– Первый шанс ты упустил, – подытожил губернатор и открыл футляр. – Итак, как я и говорил, ваша раса не чувствует боли или блокирует её с помощью какого-то фермента. К счастью, человеческое тело ведёт себя иначе. Так что советую слушать внимательнее, ведь очень скоро ты лишишься этой привилегии. Сейчас я открою две ампулы и наберу шприцы; затем я введу тебе содержимое одного, после чего у нас останется ровно пять минут, чтобы ввести содержимое другого; если этого не случится, ты умрёшь.

– Нет-нет, умоляю Вас, – зарыдал пленник, пытаясь оторваться от стула. – Моя мать прикована к постели, если я не вернусь домой, она умрёт от голода, сэр.

– Мать? Как интересно, Джон… Может быть, о ней позаботится старик Митчелл или одна из твоих коров? – продолжил губернатор, методично выполняя свои обещания. – Ладно, я отправлю ей открытку… Ах да, забыл сказать, за грядущие пять минут ты познакомишься со всеми прелестями боли, так что подай какой-нибудь сигнал, когда надумаешь рассказать правду.

Губернатор отложил один из шприцов в сторону, а содержимое второго вогнал Джону под кожу. Клод довольно ухмыльнулся и сделал шаг вперёд. Он взглянул на часы и решил снова считать секунды: на десятой тело пленника содрогнулось; к двадцатой его стоны превратились в крики; к двадцать пятой его лицо покраснело, а кости захрустели; к сорок третьей неразборчивые звуки сложились в слова.

– Кафарец! Кафарец!

Губернатор театрально огляделся по сторонам, приложил ладонь к уху и сделал шаг вперёд.

– Что-что, я не расслышал, Джон? Ты хочешь что-то мне сказать?

– Я каф… кафарец…

– Ах, ты так быстро сдался?! Хм, я немного разочарован. У нас осталось почти четыре минуты – не будем торопиться, ладно?

В глазах кафарца вспыхнуло пламя. Губернатор скрестил ладони за спиной и отступил назад. Клод нервно взглянул на часы: он не мог вспомнить, с какого момента начал счёт. Через две минуты он рассказал о своих опасениях губернатору, но тот не сдвинулся с места и не взглянул на спасительный шприц. Лишь после того, как мучения кафарца превратились в агонию, вторая игла лишила его чувств.