Мне рассказывали о таком. Эйниты называют это состояние «зов», душа как бы зависает в многомерности, ещё соприкасаясь со своим носителем, но уже неявно и нечётко. Меня притягивало другое место, где находились бестелесно такие же, как я…

Но я не хотел сейчас отрываться от Вланы, я хотел быть с ней. И сознание моё скользнуло словно бы по намагниченной нити, я на миг ощутил себя над переплетением мировых линий…

Эйниты не вмешиваются. Когда они лечат — то просто выравнивают жизненную силу пациента, пользуясь своей личной жизненной силой.

Я вспомнил. Нужно, чтобы был контакт сгустка энергии в паутине нитей с моей нервной системой. И нужно осторожнее — если нервная система не выдержит, я сделаю только хуже.

Я искал там, в переплетениях бытия Влану, её жизнь — маленький тусклый серый шарик. Напряжения не было. Всё казалось таким легким и простым…

Я ощутил биение мерцающего серого сгустка на линиях бытия, попытался соотнести это чувство со своим внутренним миром, где цвет был живой и красный.

Не знаю, вышло что–то или нет, но это было не трудно. Просто контакт или возникал, или терялся. Может, я не умел прикладывать усилий, или усилие требовалось какого–то другого, непривычного порядка? Но как нагрузку я его не ощущал. И мне показалось вдруг, что у меня получилось. Пришла уверенность, радость. Я изменил что–то. Серый шарик откликнулся…

Я открыл глаза и посмотрел на Влану: сероватое лицо, дыхание, заметное только аппаратам.

Глупое, неумелое животное!

На меня вдруг навалилась непонятная усталость. Не стоило разделять её с Вланой. Я осторожно поцеловал её и вышел.

–… только Беспамятным угодно такое самомнение, Аний. Ибо «Астаи э амоэ претопатротэ», что в приложении к современной ситуации я перевёл бы как «промедление подобно оскорблению». Тем более, пока ты разваливал здесь всё, что только можно было развалить, я нашёл нового союзника…

— Ты искренне полагаешь, что фон Айвин — новый союзник? — усмехнулся Локьё, откидываясь в кресле.

Бгоро Тауэнгибер с нервностью породистой лошади мерил шагами немаленькую, в общем–то каюту, но он был высок, порывист, и простора ему не хватало.

— Фон Айвин… — начал регент на возвышенных тонах.

— Проститутка, — с вежливой улыбкой осадил его эрцог. — Пользованная неоднократно и не только нами. Фон Айвин непоследователен и труслив. Невольным союзником он может быть, но не более того. За его спиной маячит военный министр, человек давно и безнаказанно продажный. Он уже сам не знает, кому служит. А ты, Бгоро, до этого времени даже с алайцами боялся связываться. И не представляешь, что значит иметь дело с людьми беспринципными и продажными в самой своей сути.

Регент застыл посреди кабинета. Эрцог добился того, чего хотел — спутал приоритеты. Теперь Бгоро нужно будет несколько часов накручивать себя по новой, чтобы снова поднять тему фон Айвина и возобновления военных действий. Но, эрцог не сомневался, он — накрутит.

Бгоро ещё пару секунд поторчал чёрной статуей посреди кабинета, потом дёрнул ушами и снова зарысил. На этот раз — к креслу. Разговор утомил его. Локьё не следил за тем, сколько нервной энергии вкладывал в слова, у него слишком болела голова.

Бгоро мысленно продолжал спор, но аргументов не находил.

Он выглядел излишне смуглым для доминанта. Кожа его была не просто коричневой от загара, она была черной. А лет пятьдесят назад эрцог знавал Бгоро жгучим, кудрявым брюнетом. Но теперь регент голову тщательно брил, а из–под черного пигмента пробивался нежный, золотистый тон. Тауингибер болезненно относился к нечистоте собственной крови. Ходили слухи, что он и волосы выпрямил, но скрывает это до поры, видимо, ожидая, когда хорошо знающие его сдохнут.

Локьё вздохнул и закашлялся. Завтра этот разговор, скорее всего, повторится. Регента невозможно убедить в чём–то, расходящимся с его собственным мнением. Он затыкается не за тем, чтобы обдумать чужие аргументы, но чтобы подобрать свои. Впрочем, Пфайфер, тот — вообще не слушает никого, кроме себя.

В висках заломило сильнее, и Локьё прикрыл глаза.

Дверь разъехалась, вошёл молодой помощник Домато.

— По вашему слову, мой лорд, — сказал он спокойно, понимая, что Тауэнгибер совершенно не в курсе взаимоотношений эрцога и свитских и не знает, что заходящие даже по приказу, никакого права голоса в кабинете Локье не имеют.

Значит, Домато послал Элиера прервать этот разговор. Эрцог сбросил ему медицинское заключение, присланное имперским капитаном, так и не успев прочесть. Домато прочел, и он озабочен.

— Извини, Бгоро, я должен на время отдать своё тело медицине, — сказал Локьё, поднимаясь.

— Я не претендую на тело, — скривился регент, но не встал, чтобы уйти. Задушить его, что ли?

Молодой врач тем временем готовил кресло для массажа головы. Потом стал зачем–то доставать совершенно ненужные сейчас медицинские инструменты. На Тауэнгибера он, казалось, не обращал никакого внимания, но регент вдруг заёрзал, глядя на блестящие железяки.