Минут через тридцать после первой «молнии» пришла вторая. Содержание её было ещё страннее:

«Молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом Владикавказ Задержите Воланда Лиходеев».

В течение минуты и Римский, и Варенуха, касаясь друг друга лбами, перечитывали телеграмму.

– Ты же с ним утром разговаривал по телефону, – недоуменно сказал лысый Варенуха.

– Какие глупости – разговаривал, не разговаривал! – рассердился нервный Римский, – не может он быть во Владикавказе! Это смешно!

– Он пьян! – сообразил Варенуха, – а может, это трактир «Владикавказ»? Он из Москвы…

– Граждане! – вскричала раздражённо телеграмщица, – расписывайтесь, а потом уж митинг устраивайте!

– Телеграмма-то из Владикавказа? – спросил Римский.

– Ничего я не знаю. Не моё дело, – ответила женщина и удалилась ворча. Римский уставился сквозь очки в «молнию». Как ни прерывал его каждую минуту Варенуха восклицаниями, что всё это глупо, отмахнуться от телеграммы никак нельзя было, и именно благодаря слову «Воланд». Откуда же, спрашивается, владикавказскому самозванцу известно имя иностранца? Но с другой стороны, человек, который в час дня был в Москве, ни в каком аэроплане, ни при каких условиях к трём дня во Владикавказе быть не может. С третьей стороны, зачем же, хотя бы и такой неожиданный человек, как Стёпа, которого не раз Римский мысленно ругал «балбесом», сорвётся в служебный день с места и ринется из Москвы вон? С ума можно сойти!

«Задер-жи-те Воланда, – бормотал, мычал Варенуха. – Зачем? Мистификация». Решили ничего не молнировать в ответ.

Через тридцать минут появилась та же самая женщина, и Римский, и Варенуха даже с мест поднялись. Она вынула тёмный листок.

– Интересненько… – шепнул Варенуха. На фотографической бумаге отчётливо чернели писаные строчки. Тут Варенуха без чинов навалился на плечо Римскому. Оба жадно бегали глазами по строчкам.

«Вот доказательство мой почерк Немедленно молнируйте подтверждение моей личности Немедленно обследуйте мою квартиру Примите все меры наблюдения за Воландом и задержания в случае попытки выехать из Москвы Лиходеев».

Варенуха был известен в Москве как опытнейший театральный администратор, видавший всякие виды, и кроме того, смышлёный человек. Но тут Варенуха почувствовал, что ум его застилает пеленой, и он ничего не придумал, кроме житейской нелепой фразы:

– Этого не может быть…

Римский поступил не так. Он поднялся с места, резко крикнул в дверь: «Никого!» – и тотчас запер дверь кабинета на ключ. Затем, сразу постарев лет на пять и нахмурившись, достал из письменного стола пачку документов и извлёк из них все те, на которых были резолюции и подписи Лиходеева. Он тщательно сличал букву за буквой. Извлёк три залихватских подписи на ведомостях и одну на чеке. Варенуха, навалившись, жарко дышал в щёку Римскому.

– Без сомнения, почерк Лиходеева, – наконец выговорил Римский очень хмуро. Варенуха проделал все знаки изумления, которые свойственны людям. То есть по кабинету прошёлся, руки вздымал, как распятый, плечи вздёргивал, восклицал: «Не понимаю!»

Задача Римского была трудна. Нужно было тут же, сейчас же обыкновенные объяснения представить для совершенно необыкновенного события. И Римский сделал всё, что в силах человеческих. Он сверился по справочнику и узнал, что от Москвы до Владикавказа … километров. Злобно от напряжения усмехнувшись, Римский представил себе Стёпу в ночной сорочке, торопливо влезающего в самый-самый, делающий, скажем, триста километров в час аэроплан, и тут же сокрушил эту мысль, как явно гнилую. На таком далеко не улетишь. Он представил другой самолёт, военный, сверхбоевой, шестьсот километров в час, и тут же сосчитал, что, ввалившись в него непосредственно тотчас же после телефонного разговора в час дня, Стёпа за два часа не дотянул до Владикавказа восемьсот километров. Аэропланы разлетелись как дым. В висках Римского закололо. Варенуха же, выпив целый стакан жёлтой воды из графина, весь в испарине, рылся в справочнике «Вся Москва». Он искал трактир под названием «Владикавказ».

Мелькнула дикая мысль, что, может, не Стёпа говорил в час дня по телефону с Садовой. Отпала. Степин голос был слишком хорошо известен Римскому. Затем всякая надежда построить логическое здание рухнула. В голове у финансового директора остались только черепки. Штампы на телеграммах фальшивые? Нет, подлинные. В носках, среди бела дня, во Владикавказе? Смешно. Трактир? Пьяные шутки?

В двери снаружи стучали, ручку дёргали. Слышно было, как курьерша кричала: «Нельзя!» Варенуха, воспалёнными глазами глядя в справочник, тоже рявкнул: «Нельзя! Заседание!»

Когда за дверью стихло, Варенуха захлопнул толстую книгу и молвил:

– Не может он быть во Владикавказе.

Он поглядывал на Римского и увидел в своём патроне перемену.

Колючие глаза Римского в знакомой всем роговой оправе утратили как будто бы эту колючесть, и в них появилась тёмная печаль и очень большая тревога.

– Не может он быть во Владикавказе, – повторил Варенуха.

Помолчали.

– Да, он не может быть во Владикавказе, – отозвался Римский, и даже, как показалось Варенухе, изменившимся голосом, – но тем не менее это писано из Владикавказа.

– Так что же это такое?! – вопросил Варенуха.

– Это непонятное дело, – очень серьёзно ответил Римский, – и дело это надо выяснить. – Помолчав, ещё добавил: – Но лучше всего, это вторая часть.

– О Воланде?

– Да, о Воланде, – ответил Римский. За спиной его висела афиша. На зелёном фоне ясно виднелась эта фамилия. Афиша сулила………

Двое взрослых и очень деловых людей должны были ответить на дикие телеграммы. Это было им неприятно, но тем не менее отвечать нужно было.

Римский взял трубку телефона и сказал: