– Дружеская делегация из братской ГДР приветствует вас, – вставил Майер по-русски, вытаскивая из-за пазухи и протягивая буфетчице упаковку с двумя парами нейлоновых чулок. Та торопливо схватила подношение и быстро спрятала под прилавок.

– Хорошо, приходите минут через пять, – кивнула женщина, словно ничего не произошло.

* * *

Петер подошёл к павильону входа в метро и свернул на Невский проспект: если масштабы карты были верны, идти ему предстояло минут двадцать. Он остановился, чтобы надеть пиджак – погода в противовес календарю была отнюдь не летняя: Ленинград встречал его затянутым небом и пронизывающим холодным ветром с Невы. Петер поежился, жалея, что оставил плащ в оставленном в камере хранения чемодане.

Словно вопреки непогоде, а может и благодаря ей, город поражал своим гротескным великолепием, особенно захватывающим в своем ненастье – и Петеру тотчас захотелось достать камеру, чтобы запечатлеть все это: уходящую вдаль широкую Невскую перспективу, тянущиеся вверх – и одновременно давящие, такие одинаковые – и в то же время такие разные – фасады домов тысячи оттенков и переливов серого, холодного розового и зеленого, и нависающие над всем этим грозное, тяжелое свинцовое небо.

Казалось, этот город признавал только два состояния: его можно было или любить, или ненавидеть – и, кажется, Петер выбрал для себя первое. Ленинград стал для него тем самым Петербургом, сошедшим со страниц романов столь любимого им Достоевского, гипнотическим в своей серости и безысходности, отталкивающим – и таким манящим.

Дойдя до Аничкова моста, он, несмотря на нехватку времени, все же не удержался: достал из портфеля камеру и сделал один-единственный снимок – гордо вскинутая вверх голова и вздымающиеся копыта непокоренного ещё коня на фоне свинцово-серого неба.

Здание ленинградского Гастронома N 1, в прошлом Дома торгового товарищества братьев Елисеевых, попросту называемом Елисеевским, было точно таким, каким видел его Петер на репродукции, когда готовился к докладу по иностранной архитектуре эпохи раннего модерна. Та же стеклянная витрина в несколько этажей, те же статуи античных богов по фасаду, символизирующих торговлю, искусство, промышленность и что-то там еще, Петер уже не помнил, что именно, – все было точно как на картинке, но вблизи поражало своей захлестывающей, нарочито бьющей в глаза эклектичной роскошью и богатством. Петер вспомнил: в той книге говорилось, что братья Елисеевы были главными поставщиками русского императорского двора, а потому позволить могли себе многое – и снести здание XVIII в, и магазин построить выше регламента застройки Невского.

Петеру очень бросалась в глаза эта совершенно чуждая ему черта русского характера: кичиться своим богатством, выставляя его напоказ, считая едва ли не главным достоинством и поводом для превосходства над другими. Он даже был готов поспорить, что каждый из встретившихся ему в этот день советских туристов (а их было легко распознать по неспешному прогулочному шагу несмотря на непогоду) был одет в лучший свой наряд. В русских для него странным образом уживались две совершенно несовместимые черты: одновременное желание слиться с толпой и быть как все – и в то же время постоянно сравнивать себя с другими и быть при этом в своих глазах лучше окружающих. Это «лучше» в советских реалиях, как понял Петер, касалось прежде всего материального благополучия, а за отсутствием оного превращалось в пускание пыли в глаза. Их московский гид пытался как-то на одном из «вечеров дружбы» объяснить ему значение странной русской пословицы, Петер не помнил точного ее звучания, что-то вроде «встречают по одежде». Не вникая в подробности, он решил, что именно эта пословица лучше всего характеризует русских: в первую очередь они обращали внимание на то, как человек одет – это было главным показателем материального благополучия и статуса. И именно поэтому в Союзе так процветала фарцовка.

Вплоть до поездки Петер в это не верил. Закупаясь дома нейлоновыми чулками и рубашками (они стоили дешевле всего прочего и занимали мало места), он до последнего не верил, что подобную ерунду можно продать за те деньги, о которых говорил ему Макс. Но ознакомившись с ассортиментом московских магазинов, понял, что Макс не врал. В то время как Советский Союз строил ракеты и запускал людей в космос, его легкая промышленность была на совершенных задворках цивилизации. Неудивительно, что советские граждане старались всеми правдами и неправдами обзавестись предметами гардероба импортного производства, несмотря на запреты, порицание общественности и даже уголовную ответственность.

Поймав себя на том, что вот уже пять минут разглядывает архитектурные решения Елисеевского, погрузившись в собственные мысли, Петер вышел из оцепенения. Мать часто говорила, что нельзя быть таким мечтательным, но он ничего не мог с собой поделать, порой подолгу что-то рассматривал или делал вид, что внимательно слушает – и в то же время уносился мыслями куда-то далеко. Однако сейчас его размышления были совершенно ни к чему и только мешали делу.

У латунного поручня, огибавшего магазин, вопреки рассказам Макса, никакого намека на фарцовщиков не было – зато толкались дети, разглядывая выставленные в витрине апельсины, выложенные пирамидой. Решив прицениться, дабы не терять времени даром, Петер потянул на себя ручку двери и зашел внутрь.

Внутреннее убранство поражало роскошью ничуть не меньше, чем внешнее: прилавки из красного дерева начала века, лепнина на стенах, хрустальные светильники – и в довершение всего великолепная хрустальная люстра по центру. Петер подошел к прилавку, выискивая глазами ту самую икру, о которой говорил Макс. Спросить продавца или посетителей он стеснялся, отчасти из опасений, что его выдаст немецкий акцент – ему казалось, что у русских повсеместная шпиономания. Он оглядывался по сторонам в надежде все-таки обрести столь необходимую ему помощь, но так и не находя ее. Случайно увидев на прилавке знакомые уже ему конфеты с поцелуйным названием, он занял место в очереди, решив купить хотя бы их.

Рядом стоял молодой парень примерно его возраста в модном пиджаке определенно не советского производства. Петер хотел было уже плюнуть на свой страх и обратиться к нему, как тот вступил разговор первым:

– Need help? – спросил он на ломаном английском с сильным русским акцентом.

Петер внутренне возликовал – удача все же повернулась к нему лицом: по сведениям Макса, ленинградские фарцовщики предпочитали изъясняться на русифицированном английском.

– Yes, I search Dumskaya street, – радостно ответил он – все мелкие сделки проходили именно там, на малолюдной Думской.