Деревня, куда он приехал отдохнуть, находилась вдалеке от больших дорог и городов. Местность вокруг была холмистая, и, может быть, именно поэтому название деревни было Верхние холмы. Добраться хотя бы до райцентра было сложно. Люди здесь поселились очень давно. Даже прадеды не могли ничего сказать о том, как и когда возникло это поселение и откуда сюда пришли первые люди. На самом высоком месте среди густого бурьяна видны были отдельные обтесанные камни, напоминающие остатки фундамента какого-то большого каменного строения. Местные жители предполагали, что на том месте в давние времена стояла церковь и весь приход состоял из мирян, живших в соседних деревнях, которых теперь уж нет, даже их названия стерлись из людской памяти.

Ближайший поселок, тот, что с церковью, назывался Озерское, и почему такое название, никто объяснить не мог, поскольку никаких озер на много километров не было. Отсюда по грунтовой дороге можно было найти попутную машину до трассы, а если повезет, то и до райцентра. Недалеко от поселка и деревни находился монастырь со своей церковью. Монастырь вместе с Верхними холмами и Озерским образовывали что-то вроде треугольника. Все, что их связывало между собой – даже не проселочные дороги, а тропы, извивающиеся по лесу и слабо натоптанные, поскольку надобность в общении у местных жителей двух поселений между собой, да и с монастырскими возникала крайне редко. Верующих в деревне было мало: стариков почти не осталось. Молодежь в основном подалась в города, поскольку на родной земле заработать на жизнь было невозможно, а жившие в деревне в настоящее время были из поколения, воспитанного еще при прежней власти, в духе атеизма. Вот и жили все сами по себе вполне самодостаточно. Только девки сильно переживали оттого, что женихов было раз-два и обчелся.

Первое время, как Тимофей поселился в заброшенной избе, пересудов у местных жителей было много; кто такой и зачем приехал в их деревню этот красивый, высокий, молодой человек с серо-голубыми глазами? Девки, нарядившись и даже наведя макияж, каждый вечер прогуливались мимо его избы. Встретив Тимофея на улице, обязательно здоровались по-старорусски, с поклоном. Но стоило один раз выйти молодому человеку из избы в рясе, как сразу же смолкли все разговоры, успокоились девчата, и народ решил: монах приехал, отшельником жить будет. Но оказалось, что был он общителен, любил поговорить с незнакомым человеком; больше, чем сам говорил, слушал собеседника, иногда задавая вопросы, пытаясь проникнуть в суть его души и понять его, ничего сам не утверждая и ничего не доказывая тому, с кем говорил. Кротость и смирение были в его облике, и этим он сразу же располагал к себе человека на откровенный разговор.

С некоторых пор бессонница совсем истомила молодого священника: не спиться и все тут, и мысли об исповеди, вертясь в голове, выматывали душу и тело; взгляд святых с икон, стоящих в красном углу, казался отцу Тимофею укоризненным и тоже не давал спать. Каких только лекарств ни давал ему местный фельдшер, живший в соседней избе, ничего не помогало. Проворочается отец Тимофей всю ночь в кровати, и, как правило, лишь светает, книги начинает читать, а затем уж выходит пообщаться с местными крестьянами. Кроме врача, никому он об этом не рассказывал: ни на исповеди, ни даже другу своему отцу Михаилу. Частенько днем на сеновале отсыпался. Как-то он спросил друга о том, кто жил в этой избе раньше.

– И не спрашивай! Чудной человек, угрюмый, замкнутый, слова из него не вытянешь, хотя сильно набожный был. Недолюбливал его народ в деревне. Недели не прожил, как уехал. Так и стояла изба пустая до тебя, – ответил тот. – Да вот еще что: спал он всегда в сенях на сундуке, а иконы-то в избе на ночь все были повернутые ликами к стене. Чудной человек!

– Михаил, можно спросить тебя об очень личном? – начал Тимофей.

– Спрашивай, Тимофей, мы ведь с тобой друзья, и если будет в моих силах ответить – отвечу.

– Мы с тобой служим уже несколько лет, и не появились ли у тебя сомнения, что избранный тобой жизненный путь правильный? – осторожно начал Тимофей.

Лицо Михаила как-то сразу напряглось, он весь поджался, в глазах появилась безысходность. Он надолго задумался, то ли размышлял, как ответить, то ли решал, стоит ли вообще отвечать на заданный вопрос. Но вот он снова пришел в себя и спросил Тимофея:

– Тебе это очень нужно знать?

– Да, очень!

– Я понял тебя, батюшка Тимофей, – сказал Михаил, грустно улыбнувшись. – Хорошо… Тебе! – он сделал ударение на слове «тебе» – скажу. Да, мысли о том, что я выбрал неправильный путь по жизни, действительно нет-нет да и приходят в голову. Используя свой социальный статус, мне иногда удается помочь людям в наше очень трудное и сложное время, но как священнослужитель я бессилен, что-либо изменить и в головах людей, и в самой жизни; жизнь идет сама по себе, церковь существует тоже сама по себе. Мы проповедуем, а больше пассивно наблюдаем, стоя на обочине жизни. Я пока не решил усомнение ли это в вере или в собственных силах, но, когда я об этом задумываюсь, то до головной боли. Я ответил на твой вопрос?

– Да, Михаил, – ответил. – И, к сожалению, я услышал именно то, о чем думаю сам.

Они еще долго стояли молча. Первым пришел в себя отец Михаил:

– Нам ведь исповедоваться надо, Тимофей, давай сходим в монастырь;

там один старец живет, вот у него и исповедуемся, может, он слово свое мудрое скажет и развеет наши сомнения?

– Согласен! – ответил Тимофей, крепко уцепившись за эту мысль.

Они договорились о дне и часе, когда пойдут в монастырь, и расстались с надеждой в душе.

Октябрь зарядил дождями, иногда прикрывая серой мглой разноцветье осени. В этом году осень была на редкость красива, такой она бывает раз в несколько лет. Багряные, желтые, оранжевые цвета и их никогда не повторяемые оттенки до наступления дождей окружили всю местность, и казалось, что эта красота охватила весь мир, радовала глаз, притупляя грусть по ушедшему лету. С наступлением моросящих, бывало, целый день, дождей в деревне воцарилась тишина. Уже прошли надежды на второе бабье лето; все замерло в ожидании больших перемен: первых заморозков, первого снега и, наконец, наступления долгих зимних холодов с сидением поближе к печке, чтением книг и нескончаемыми разговорами за рюмкой водки. В этой тишине, где-то на краю поселка, рядом с лесом, слышались стук топора и звук ручной пилы, будто повторяющей: «Успеем, успеем, успеем…» Молодой человек вслушивался в эти звуки и думал о том, что они извечно сопровождали сельскую жизнь, утверждая неиссякаемый оптимизм людей в своей миссии – миссии созидать и верить в то, что они делают.