— Да конечно, переиграла, — недоверчиво хмыкает дизайнер, и я понимаю, что он придерживается совсем другого мнения. — Враньё это все. Играла она до последнего — и хорошо играла, знаешь, как актёр, у которого схватило сердце, поплыл грим и порвался костюм, и декорации завалились. А он не обращает на это внимание и держит лицо до последнего. А потом заходит за кулисы и умирает. А в зрительном зале все хлопают, уверенные в том, что у него все в порядке и он снова всех поразил.

— Вэл, ну тебя к черту с этими твоими сравнениями, — охрипшим от волнения голосом прерываю его рассказ, от которого у меня по спине ползут мурашки. — Хватит нагнетать! Я и так из-за этой истории места себе не нахожу, все время какие-то мысли идиотские в голову лезут — а что было бы, если бы я не вмешалась тогда, в курилке, не слышала, не замечала? Ещё и ты ужасы всякие рассказываешь.

— Это не ужасы, Полина, — трагично и торжественно говорит дизайнер, увлекшийся ролью эксперта и чтеца душ человеческих. — Правда не может быть ужасом. Хочешь ещё скажу тебе что-то? Сейчас пойдут совсем другие фотки. Она не сможет долго быть без роли, без новой маски. Просто вместо красотки кто-то внушит ей что она оторва и как ты там говорила… в чем ее обвиняла эта Крис?

— В социоблядстве?

— Да-да, вот это самое. Аттеншнвхора. И она оттарабанит внушённый ей образ до конца. А потом выпрыгнет из окна на бис ради тысячи лайков. Ты говорила, что она вроде как не понимала, что делает? Не понимала, зуб даю. И умерла, не понимая. Зато счастливая.

— Вэл! — не сдерживаясь, кричу на него. Ещё немного и я снова разревусь из-за того, как он преподносит эту и без того непростую историю, которая скребёт мне по сердцу тупыми когтями. Лучше было бы просто выслушать факты — четко связанные между собой, без эмоциональной окраски и накручивания. Так, как обещал дать информацию Артур. Но… Нет. Вместо этого передо мной сидит впечатленный собственным рассказом дизайнер, хлопая покрасневшими глазами, сам в шаге от того, чтобы всплакнуть со мной за компанию.

— Так, собралась, Полина, собралась! Что ты как истеричка! — обвиняет он почему-то меня в том, что сам нагнал драматизма. — Нам осталось… — он смотрит на нумерацию, — три страницы от силы. Вот тут и надо глядеть в оба — если у этого ее последнего бенефиса был режиссёр, он обязательно должен присутствовать хоть как-то. Надо смотреть внимательно.

Кликая на следующую страничку, тут же убеждаюсь, насколько прав был Вэл — всего один переход, а настроение совсем иное, это соцсеть как будто другого человека. Появился какой-то надрыв, резкость, даже не верится, что всю жизнь до этого Виола была эдакой барби-герл. Настроение изменилось и в постах — одна за другой мелькают обрывочные мысли, впервые Виола что-то пишет сама, не только репостит и подписывает свои фото.

— М-да, лучше б уж репостила… Банальность на банальности, так ещё и «жи-ши пиши с «и» с трудом выучила, — не может удержаться от новой колкости Вэл. Я ничего не отвечаю ему на это, прекрасно понимая, что все эти шпильки — всего лишь ширма. Как там говорили ему в детстве? Мальчики не плачут? Зато язвят, прикрывая этим свои настоящие чувства.

Продолжаем дальше просматривать записи, похожие на обрывки рассуждений и попытки подражать любимым интернет-статусам. По всему чувствуется, что Виоле тяжело молчать, у неё появилась потребность высказаться. Вот только в чем? Читая стандартные для подростковой странички откровения в стиле «Вы меня не знаете, я не такая», а потом ее же едкие коменты в ответ на обеспокоенные вопросы «Аха-ха, что поверили? Похер, пляшем!», мы приближаемся к концу ее истории, оставшейся в соцсети своеобразной книгой жизни — иногда показательной, иногда слишком откровенной, а иногда настоящей исповедью.

Эта болезненная доверительность все сильнее чувствуется к концу, за всеми ее фото — от некоторых из них хочется отвести глаза, на некоторые, наоборот, долго смотреть, пытаясь понять, что не так. Виола в тех же клубах, что и раньше — но только не с горделиво задранным подбородком, а задранной на бёдрах юбкой, из-под которой виднеется кружевная резинка от чулок, края которой едва прикрывают то ли укус, то ли синяк — по всему видно, что она уже хорошо погуляла, и намеревается продолжить в том же духе.

Не совсем удачные селфи в туалетах, размазанная помада, потекшая тушь под глазами, горящие глаза — ну, кто скажет, что человеку плохо? Наоборот, юность — пора экспериментов, когда адреналин и жажда новых ощущений перекрывают здравый смысл. Кто их тех, кто постит сейчас показательно семейные фото с подписью «Лучшая жена и мама» не дурил в свои шестнадцать, пробуя жизнь на крепость и остроту? Пусть не все, но очень многие, думаю я, вспоминая ту же Наташку, которая хоть и не строит из себя образец добродетели, а все равно то и дело поучает дочерей: «Совсем распустились, не то что я — гуляла, но и об оценках думала!»

Может, я не обратила бы внимания на эту показную резкость и дерзость — Виола не первая и не последняя, кто задирается с миром, выставляя напоказ провокационные фото. Даже на них она красива — совсем другой красотой, какой-то агрессивной, неправильной. Подозреваю, что встреть я ее в этот момент, то захотела бы с ней поработать, так сильно в ней чувствуются вызов и надлом. А это то, что всегда привлекало меня в людях.

Вот только в отличие от моих любимых маргиналов и нарциссов, она не упивается своим хмельным безумием. Она страдает. Это проступает, если знать то, кем она была раньше и видеть, как не хватает ей этой роли, навязанной с детства, с которой она срослась и играла с удовольствием. Единственной, которая была разрушена теми злополучными фото, которые выставили на всеобщее обозрение, и от которых она так легко отбилась — но которые полностью снесли ее внутренний стержень, ее собственное «я».