Передо мной стоит всего один стул, на котором сидит всего одна девушка — но какая. В коралловом пышном платье, с локонами, завитыми на калифорнийский манер, с розовыми прядями в волосах. Через грудь — яркая лента с блестящей надписью, у ног — гора блестящих пакетов и коробок в яркой обложке. Виола? С ней все в порядке? Она жива? И все произошедшее с ней, этот глупый прыжок ради тысячи лайков — этого же не было. Мне все это приснилось!

Как же хорошо! А я думала, что будет только плохо, хуже и хуже.

Я упираюсь руками в колени, стараясь отдышаться, и несмотря на усталость — улыбаюсь.

— Как хорошо, — говорю, — что ты здесь. Приходи к нам в воскресенье. Я сделаю тебе отличный фотосет. Все увидят, какая ты на самом деле.

Вопреки моим ожиданиям, она не радуется, не удивляется — от неё вообще никакой реакции. Присматриваюсь повнимательнее — она абсолютно неподвижна: неестественная поза, замерший, устремлённый в одну точку взгляд.

— Виола! — пытаюсь достучаться к ней, как тогда, в туалете-курилке. Только теперь я все про неё знаю — имя, ее жизнь, ее страхи и надежды. Я должна, я смогу достучаться. — Виола, послушай меня! Виола!

Теперь я сама не слышу свой голос, он тонет, растворяясь в плотном воздухе вокруг нас, который съедает всё — мои жалкие попытки с ней поговорить, убедить в чём-то, вызвать хоть какую-то реакцию. Виола неподвижна — смотрит сквозь меня, и лёгкая улыбка на ее губах выглядит как рана, вырезанная ножом.

— У тени нет имени, — слышу я другой голос, и вижу ее — вторую фигуру, стоящую за спиной Виолы, которую сразу тяжело заметить. Одетая в мужской костюм, со стрижкой под мальчика, с крашеными в фиолетовый волосами, она могла быть очень яркой и заметной, если бы не вжималась в темноту, которая, кажется, сгустилась вокруг неё. Так странно — сама тень говорит о тени.

— Она просто все время рядом, — ладонь девочки медленно поднимается с плеча подруги, движется по ее шее и обхватывает горло сладострастным, полным собственнического наслаждения движением, утверждая: «Она моя. Я никому ее не одам». И в этом жесте нет ни капли осуждения или вражды. Одна только радость полного обладания и власти над человеком. Красивая игрушка, полностью подчинённая воле хозяйки, которую она так неправильно, вопреки разнице между ними, любит.

Мне становится страшно — сейчас она убьёт ее, перекроет ей воздух, заберёт возможность дышать. Но жертва не сопротивляется, ее взгляд меняется — в нем скользит хмельная, бездумная затуманенность, удовольствие и едва ли не радость — она, наконец, знает кто такая, хозяйка сказала ей это и указала, какой быть. Они крепко связаны друг с другом и абсолютно счастливы.

— Она не ты! — все еще беззвучно спорю я с ними обеими, и несмотря на то, что слова так и не слетают с языка, я понимаю — девочки слышат их. Но не воспринимают. Они не согласны. У них свой мир и они очень злы на меня за то, что вмешиваюсь и разбиваю их иллюзию.

— Нельзя убрать тень. Она всегда вместе с хозяином. Не надо этого делать. Можно сильно пожалеть.

Вторая фигура, в костюме, выходит из-за спины Виолы и с этими словами приближается ко мне — чуть шаркающей, неуверенной походкой, хмуря по-детски ровные и широкие брови.

— И у тебя есть тень, — тихо говорит она, глядя мне в глаза. — У всех есть. Если ты думаешь, что нет — значит ты врешь. Ты кому-то много врешь, да?

Я не понимаю, что она от меня хочет, мне всего лишь нужно вывести Виолу из этого странного сна, пока не поздно. Пока он не стал для неё вечностью.

— Я узнаю и про тебя, — вдруг говорит девочка-тень, закрывая от меня Виолу. — Я узнаю, что ты прячешь в тени.

Отступаю на шаг, потом еще на один, чувствуя настоящую панику. А она, наступая и глядя мне в глаза, продолжает.

— Я узнаю. Все про тебя узнаю. И всем об этом расскажу.

Ещё шаг назад — и я падаю.

Падение такое резкое, стремительное, что от него внутри что-то обрывается, дыхание пропадает и сердце сжимается в испуганный комок. Ты просто летишь, понимая, что происходит, готовясь разбиться на тысячу частей. Или превратиться в кровавую лужу — и только надеешься, что сознание выключится за миг до приземления — от ужаса, от страха боли, от потрясения этим моментом — такой долгой и леденящей секундой между жизнью и смертью.

Но смерть не приходит — чьи-то руки подхватывают меня, мягко, аккуратно, без боли, как будто это не я, сорвавшись, летела вниз с огромной скоростью. Все позади, все уже закончилось — и страх и безнадежные попытки сделать то, что никак не выходит, и чувство стыда и неуместности. Все хорошо. Все так спокойно.

Я знаю эти руки, даже не оборачиваясь, не пытаясь убедиться в том, в чем не надо убеждаться — все и так понятно.

— Артур, — произношу его имя и радуюсь тому, что опять слышу себя, мой голос снова звучит. — Ты будешь защищать меня ночью от чудовищ?