Шрифт:
Продолжая рассматривать Кристину, чувствую в ответ такой же пытливый, пронизывающий взгляд, кричащий «Чего ты хочешь от меня?» И вижу в ней по-прежнему только одно — беспокойство о себе. Обиду за себя. Уверенность в том, что даже страшные последствия ее действий — всего лишь вина тех, кто обошёлся несправедливо.
Опять же, с ней.
Чувствую, что начинаю задыхаться от такой плотной самозацикленности, полного отсутствия эмпатии, интереса к другим людям — пусть не таким умным, не таким глубоким, не таким продвинутом, но… Людям. Просто людям, самым разным, живым и настоящим, иногда жутко бесячим, иногда делающим глупости, иногда добрым, иногда злым. Но и в половину не таким жестоким, как Крис. Потому что многие из тех, кто делился сегодня со мной не самыми приятными подробностями своей жизни, принимали свои ошибки. Крис же по-прежнему считает, что она права. Что все было справедливо, и единственная жертва — не погибшая в семнадцать лет Виола, шагнувшая из окна в глубокой депрессии, не те взрослые, пусть ошибавшиеся в прошлом, но которых публично выстегали и опозорили перед всем их окружением, включая детей, коллег и родителей, не дав возможности объясниться — а она сама. Только Кристина — единственная жертва вопиющей человеческой несправедливости.
А все остальные — просто мудаки тупые.
— Я слышала, как она звонила тебе.
Почему, вместо того, чтобы остро и тонко вставлять изящные шпильки, пользоваться тем, что узнала из ее дневника, играть ее методами — аккуратно расшатывать самооценку и внушать свои, нужные мысли, я бросаюсь на нее с открытым забралом, вываливая самое важное прямо и даже грубо, как груду камней под ноги?
Дура ты, Полина. Изящные интриги — однозначно не твоё.
Ну и ладно, сказано так сказано. Будем играть, как и раньше — открыто и наотмашь. Тем более, кажется, Крис, это совсем не нравится. Впервые она тушуется, опускает взгляд и делает шаг назад.
Краем глаза замечаю, что многие из собравшихся смотрят на нас, и в первую очередь — суровые ребята-помощники алкоголических спонсоров. По всему ясно, что фотосессия закончена, и кто не успел, тот опоздал. Но пока я не дала отмашку, никто не завешивает проход, не объявляет участникам о том, что можно расходиться.
Но сейчас мне не до этого. Пусть смотрят. Для меня важнее я и Крис, которую, наконец, удалось вытянуть из панциря, схватить пальцами за скользкое брюшко. Нужно быть очень внимательной — одно неосторожное движение — и она сорвётся. Слишком юркая, слишком скользкая. Девочка-тень.
Подхожу к ней ближе, понимая, что она тоже замечает внимание к нам, и еще больше замыкается, снова отступает к своим вещам — где только ее первоначальная бравада?
— Иди сюда.
Она прекращает пятиться и послушно делает несколько шагов вперёд.
— Я слышала, как она просила оставить ее в покое. Дать ей жить. И тебя тоже слышала. Разговор был в школьной курилке на четвёртом этаже. Перед выпускным. На громкой связи.
Кристина, бледная, как сама изнанка тени смотрит на меня и ничего не говорит. Ее глаза раскрываются до невероятных размеров, и мне кажется, что сквозь них я слышу, как звенят ее нервы.
Но она молчит, не сдаётся. Она права. Она — по-прежнему жертва.
— Ты понимаешь, что это — доведение до самоубийства? Что это статья, Кристина?
В ответ все такой же отчаянно звонкий, немигающий взгляд. Она никогда не признаёт того, что была в позиции агрессора, ни за что. Просто потому, что может чувствовать только свою боль.
— Я была рядом, когда она звонила. И записала то, что слышала, себе на телефон. У меня есть на тебя нехилый компромат, Кристина. И я думаю пустить его в дело.
Господи, зачем я вру? Зачем беру ее на слабо? И чего в итоге я хочу? Чтобы она покаялась, упала на колени, разрыдалась? Попросила у всех прощения? Побила себя по щекам покаянными пощёчинами?
Что ты творишь, Полина? Зачем это тебе?
И в то же время понимаю — я знаю, что мне нужно. Это очень простая и обычная вещь. Мне нужно, чтобы Крис, в ответ на сегодняшний вопрос «Ты или тебя?» сказала: «Я». Это я устраивала травлю, я беру на себя ответственность, я признаю. Потому что, пока этого не будет сделано, пока она не поймёт, какие последствия имеют ее поступки, пока она считает себя единственной пострадавшей… Её игра будет продолжаться. Не факт, что она и с осознанием своей причастности остановится, но всё-таки, шансы есть. А пока она уверена в своей невиновности — нет ни малейшего.
А девочка она талантливая, поэтому, в дальнейших успехах ее показательных акций я не сомневаюсь. И очень не завидую ее будущим жертвам.
— И что вы сделаете, Полина Александровна? — наконец, разжимает побледневшие губы Кристина, не пытаясь спорить или отнекиваться.
— Я сдам тебя с потрохами. Чтобы больше не было никаких Виол. Ни тех, кого вы загоняли в угол, требуя у них записи с показательными извинениями.
На секунду она недоверчиво жмурится, а потом я слышу презрительный… то ли смех, то ли фырканье.
— И что вы предъявите — просто вашу запись, и все? Ее можно по-разному, между прочим, трактовать.
— Не только, Кристина.
Ага, вот и оно, время открыть последнюю карту.
— Записи из твоего онлайн дневника. Там есть очень красноречивые моменты. Если их сопоставить с записью вашего разговора, картина нарисуется очень интересная.
Она снова смотрит на меня, сжавшись, как струна, готовая выстрелить.
— Вы не докажете, что этой мой дневник.
Даже не пытается спорить, что это не ее. Отлично. Хоть что-то она признаёт.