Почему же вместо того, чтобы воспевать нетленную красоту горнего мира, чья цветущая сень после скудости и безобразия Нави просто ошеломляла, я лила горючие слезы и кляла судьбу?

В своей жизни я еще ни разу ничего не украла. Даже в детстве конфеты из вазочки на кухне без спросу не брала. Врать тоже не умела и не любила. Если мне и случалось что-то утаить, то только прикрывая шалости Левы с Иваном или не желая выдать однокурсниц и подруг, поскольку предательство в этом случае полагала грехом более тяжким.

И вот теперь в лучезарном краю, где нет места злобе и лжи, мне предстояло украсть ирийское яблоко — благодатное сокровище Прави, дарующее вечную молодость. А ведь сила горнего мира давала Константину Щаславовичу уверенность в том, что, пока не найдена игла-хранительница смерти, его уже никто не одолеет. Я это полностью осознавала, но, пока существовал хоть крохотный шанс спасти Леву и вернуть к жизни Ивана, не имела права его упустить.

Нужное дерево я отыскала сразу, хотя здесь даже истекающие медовым соком абрикосы и груши выглядели настоящими райскими плодами. А от благоухания земляники хотелось, опустившись на цветочный ковер, забыться счастливым сном под пение птиц и монотонное жужжание пчел. Хорошо, что камфора и горьковатый ладан отрезвляли картинами изрубленного тела Ивана и судорожно пытавшихся хватать воздух, синюшных губ Левы.

Я сорву всего два яблока. Это совсем немного.

Но лишь только я подлетела к одной из веток, на которой как раз висели два золотых спелых плода на общем черенке, я услышала гневный окрик:

— Воровка!

На меня с размаху налетели шесть разгневанных жар-птиц с сияющими крыльями, длинными лебяжьими шеями и роскошными хвостами павлинов, лирохвостов и фазанов. Выдрав несколько перьев и до крови оцарапав шею, они с яростным клекотом и злобным шипением оттеснили меня от дерева, не давая возможности развернуться. Во время путешествия по Слави я не побоялась в своем птичьем облике вступить в смертельное противоборство с шестиглавым змеем, а тут просто растерялась. Возможно, из-за того, что чувствовала свою неправоту. Я попыталась отступить и подобраться к дереву с другой стороны, но меня окружили, принялись бить крыльями с очень жестким, явно бронированным оперением и безжалостно клевать.

— Воровка! — повторил все тот же обличающий голос, чья мелодичность выдавала оперную постановку.

На ближайшей ветке сидела птица, отдаленно похожая на Дива, но только крылатая и одетая скорбным лилово-черным опереньем. Ее суровый лик напоминал царевну Софью или боярыню Морозову, а рубиновые уста продолжали исторгать в моей адрес поток нелестных, хотя и совершенно печатных устаревших слов.

— Ах ты гусыня спесивая, захухря [17] бесстыжая, свербигузка [18] божевольная [19] ! — стыдила она меня, сдвинув брови наблюдая за расправой. — Ишь, чего удумала, ирийские яблоки воровать! Да какой межеумок [20] тебя только на такую дерзость подучил? Какому маракуше [21] брыдлому [22] вечная молодость понадобилась?

— Пока ты упражняешься в красноречии, сестра, наша доблестная стража гостью незваную насмерть заклюет, и мы ничего не узнаем, — подала голос еще одна птицедева, с чьих сияющих крыльев ниспадала орошавшая плоды благодатная роса, а нежное чело украшал золотой венец с колтами или ряснами.

Если я правильно поняла, добить меня и посмеяться над моей неудачей пожаловали Сирин и Алконост.

— А чего тут узнавать? — хмыкнула Сирин, все-таки смилостивившись надо мной и скомандовав моим мучителям остановиться. — И так известно, что это властителю Нави неймется.

— И ты, сестра, его маракушей брыдлым и межеумком назвала? — со смесью ужаса и восхищения глянула Алконост, и ее заливистый смех зазвенел мелодией челесты.

Я испытала непреодолимое желание броситься вперед и сбить с головы этой пернатой пустосмешки корону. Хорошо ей! Живет себе в горнем саду. Горя-злосчастья не знает. А каково это: преодолеть все испытания в Слави, перейти по Калинову мосту реку Смородину, достигнуть заветного дуба — и лишь затем, чтобы увидеть погибель самых близких людей!

— А кто же он еще? — сурово отозвалась Сирин, продолжавшая зорко следить за мной. — Смердит от него хуже, чем от лежалой мертвечины, норов скверный, а ума только и хватает, чтобы каверзы всякие плести. Ишь чего удумал, воровку в сияющих перьях в наш сад подослать. Мы сейчас быстро ее на чистую воду выведем. А ну, касатики!

Она сделала знак зловредным птицам, и я поняла, что прямо сейчас бездарно погибну в этом дивном саду без вести и надежды.

— Не трогайте мою внученьку! — проговорил еще один властный голос, и жесткие клювы, готовые выдрать у меня все оперенье и продолжать долбить, пока не умру, убрались. — Последняя она в нашем роду осталась. Кому наследство станем передавать?

Хотя мои глаза застилала обморочная пелена, я разглядела фигуру большой и очень красивой птицы в сияющем оперении. И хотя при жизни я ее видела только в человеческом обличии, я сразу узнала ее. Ее теплая вязаная шаль всегда напоминала мне крылья, морщинки, расходившиеся вокруг глаз, казались мелкими перышками, а строгая кичка на прибранной голове походила на белую корону.

— Бабушка! — подалась я вперед, почти упав в призывно раскрытые для меня такие родные объятья.

Когда мы обе приняли человеческий облик, я не заметила.