Шрифт:
Вот стихотворение Шевырёва «Две реки», источником которого была инцестуальная любовь к кузине, в котором персонажей олицетворяют Пеней, бог фессалийской реки, и Налия (узнаваемо имя Наталия), нимфа некоего потока, якобы имеющего тот же исток, что и Пеней. Прощаясь в финале с надеждой на соединение с возлюбленной, романтический поэт голосом речного бога, поет о преображении любви плотской в любовь мистическую:
Скрывшись в дебри, в мрак лесистый,Ясных струй твоих красу,Как елей прозрачно-чистый,Не слияв туда несу,Где все реки притекаютСо четырех (sic) мира странИ течения сливаютВ беспредельный океан.А вот что остается от текста Шевырёва в «Кратком изложении» (фрагмент 15):
Ждёт меня на родине дальнейтихое счастьеу негромкой реки,хотя помню,что я сам как поток,да и реки все неизбежно сливаютсяв мировой Океан.(романтический сюжет убирается как «временное» – как «вечное» остаются меланхоличная возвышенная лирика, которая могла бы выразить чувства почти любого поэта, живущего на чужбине).
Наконец, вот программное для Шевырёва стихотворение «Послание к А. С. Пушкину» (фрагмент 21), в котором современники видели, пусть уважительную, но полемику и, нечто вроде манифеста нового, последекабристского поколения (трудно не признать в нем один из шедевров русской поэзии XIX века):
Когда, крылат мечтою дивной сей,Мой быстрый дух родную Русь объемлетИ ей отсель 2 прилежным слухом внемлет,Он слышит там: со плесками морей,Внутри ее просторно заключенных,И с воем рек, лесов благословенныхГремит язык, созвучно вторя им,От белых льдов до вод, биющих в Крым,Из свежих уст могучего народа,Весь звуками богатый, как природа;Душа кипит!.. Когда же вспомяну,Что сей язык на пиршестве готовомПризван решить последним, полным словомСвященнейшую разума войну, —Да мир смирит безумную тревогу,Да царствует закон и правота, —Какой тогда хвалой гремлю я Богу,Что сей язык вложил он мне в уста.2
Из Италии. – С. З.
В «изложении» Вишневецкого убрана общая для эпохи романтическая риторика (дивная мечта, быстрый дух, свежие уста), добавлено, по рецепту самого Шевырёва, поболее классицизма (многогромный язык, который «воет»). Но главное, мы видим нить, связывающую любомудров конца 1820-х, из круга которых вышли едва ли не самые грозные обличители русской монархии – славянофилы, с евразийцами, первыми в русской «культурной среде», какой она переформировалась после Гражданской войны и массовой эмиграции прежде социально привилегированных слоев, отказавшимися от сатанизации большевизма, увидев в Октябрьской революции не провокацию немецкого генштаба и не заговор «сионских мудрецов», а уходящий вглубь столетий классовый конфликт:
Когда я гляжу на её 3 просторы и осознаю многогромный язык – не вовне, а внутри её – тот, что «воет» в стихиях рек и лесов, ото льдов Белого моря до вод, бьющих в Крым, – как я радуюсь, благодарный, что этот язык станет самым последним словом разума «в пре» европейских народов.3
Отчизны. – С. З.
Комментарием к «Краткому изложению…» служит 100-страничная научная работа Вишневецкого «Россия и Италия 1829–1833, 1837 и 1843 годов в стихах и стихотворных переводах Степана Шевырёва» (Русско-итальянский архив. XI. Салерно, 2020), в которой мы видим, как разваливается сложившаяся «репутация» героя цикла, и мы видим поэта, «запятнавшего свое благородное имя» профессорским званием («плебейским» по представлениям дворянства), в конце жизни затравленного высшей аристократией, которая предпочла «соответствовать» последней европейской моде в области этики.
Наконец пришло время сказать о наиболее масштабном произведении поэта, поэме «Вид'eние» (2019). Построенная в соответствии с композицией «Божественной Комедии» и написанная терцинами, она своим объемом заставляет вспомнить слова Гаспарова: «Пушкин написал „Бориса Годунова“ длиной вдвое короче любой шекспировской трагедии». Действительно, «Вид'eние» в 2,5 раза короче любой из частей дантовской эпопеи.
Персонажи поэмы тоже соответствуют прототипу: Беатриче, Вергилий, злодеи и предатели, мудрецы и праведники. Проснувшаяся любовь, верность дружбе молодых лет, ненависть к тем, кто представляется осквернителями святынь, почтение к усопшим родителям, благоговение перед творцами высокого.
Повествование струится поначалу гибко и энергично, вызывая размышления о том, что может быть в начале XXI века пришло время для нового открытия романтизма, как в начале ХХ оно пришло для открытия барокко, а XIX – средневековья. Затем в него врываются эпизоды из давно написанной прозы: «Ленинграда», «Островов в лагуне», «Неизбирательного сродства». Сцены становятся всё драматичней, стих яростнее:
25. и не было для нас красноречивей примера, чем струение огня, которое в зажизненном порыве 28. смерть побеждает, двигаясь, гоня прочь мёртвое отсутствие движенья из города горящего – вовне.31. Что видели мы кроме разрушенья? Что в веянье пожара уцелело среди летящей сажи? – Изваянья 34. оплавленные – из металла, стелы из камня. Изредка наш странный путь пересекали стайки, за пределы 37. вовсю горевших улиц ускользнуть стремившиеся <…>Песнь шестая