Невыразимое одиночество и холод тех минут, когда я ждала смерти, находятся далеко за пределами даже моего воображения. В состоянии клинической смерти люди иногда видят свет и коридор, ведущий к свету. Но я пошла в другую сторону. Кто сам отрезает себя от жизни и света, тот видит противоположность. Ощущает, как жизнь и свет удаляются, безвозвратно исчезают, и нет ничего страшнее этого чувства ни при жизни, ни после. Если ад существует, он видится мне именно так – как растянутый до бесконечности миг умирания души.

После неудачной попытки умереть я рассудила, что жизнь дала мне второй шанс и нужно им воспользоваться, то есть пытаться жить дальше и искать пути спасения.

Когда у вас что-то болит, естественно искать причину боли, чтобы от нее избавиться. Когда болит сознание – поиск причины ведет в метафизические области. Нужно было объяснить себе мир, не больше и не меньше.

Я начала ходить в церковь и даже крестилась, но никакого облегчения это не принесло, скорее добавило страха. Пугало само представление о рае как о месте, где душа будет пребывать бесконечно. Поскольку состояния душевной радости я себе в принципе не могла вообразить, да еще длящейся бесконечно, то рай выглядел жутким местом вечного заточения в пустоте – без боли, но и без радости, и попади я в такое место, мне бы захотелось умереть еще раз. К тому же библейские истории вызывали много вопросов, а ответов никто не давал. А веровать, ибо нелепо, не хотелось.

Экзистенциальная философия оказалась близка по духу, но какой прок от того, что не приносит облегчения? Я и без нее всем нутром ощущала абсурдность, одиночество и холод жизни.

Психоанализ кое-что объяснял, но какой прок в выводе, что ты застрял на оральной фазе или не преодолел инфантильной привязанности? Юнг был интересен, но тоже бесполезен. Немецкие романтики подтверждали, что единства с мирозданием больше нет и не будет, что мир раскололся пополам, трещина никогда не зарастет и мировая скорбь – наш удел навеки.

К концу обучения у меня появились друзья. Но ни о каких здоровых отношениях с противоположным полом в моем тогдашнем состоянии и речи быть не могло. Чувства, даже если они и были взаимными, не приносили радости, зато боли – сколько угодно. Как строить взаимоотношения, когда не можешь, не умеешь испытывать положительные эмоции, радость или удовольствие? Но без близких отношений, без любви и умения дарить любовь невозможно стать счастливым. Получается замкнутый круг.

Недавно я спросила одного своего однокурсника: неужели никто не видел, что со мной творится? Наверняка мое поведение со стороны выглядело странным. Его ответ многое прояснил. Не у меня одной были проблемы, то был трудный возраст и трудное время. Все мы, обитатели общежития, вырвались из душных провинциальных городков, все были более или менее покалечены советским воспитанием и разного рода неблагополучием. Многие из нас скрывали душевные травмы.

К тому же, эндогенную депрессию со стороны не видно. Тяжелой депрессии не свойственно демонстративное поведение, на него просто нет ресурсов. Соседка по комнате, например, считала меня флегматиком, тогда как мимическая бедность и замедленная реакция являются типичными внешними признаками депрессии.

Девяностые – время неприкаянности. Старые устои рухнули, на их месте возник вакуум, полное отсутствие жизненных ориентиров. Непонятно было, как жить, к чему стремиться.

Ни я, ни мои друзья не хотели повторять жизненный сценарий родителей. Поиск новых путей и смыслов мог завести далеко.

Так, однажды мне в голову пришла ошибочная идея, что причина моих бед – «Супер-эго». Даже тогда я не понимала толком, что со мной происходит, однако смутно подозревала, что моя причина моей ненависти к себе кроется где-то в далеком детстве и решила, что гипертрофированное «Супер-Эго», задавившее мои желания – подходящее объяснение. Понятия о том, что такое такое хорошо и что такое плохо, чувство вины и самокритика – это шаблоны, навязанные мне социумом, а значит их нужно разрушить, чтобы стать свободной и счастливой. А сделать это можно, свершая социально неодобряемые поступки, нечто очевидно плохое. Все перемешалось в моей голове.

Следуя этой ошибочной логике, я натворила немало глупостей и пару раз попадала в опасные ситуации, которые могли закончиться плохо. Мужчины, с которыми не стоило связываться, мелкое воровство, странные места, в которых не стоило оказываться. Я могла бы растянуть описание моих отчаянных и жалких эскапад на десятки страниц, но не вижу смысла, пользы это никому не принесет. Для моих целей достаточно обрисовать общую картину.

В результате стало только хуже, а чувство вины усилилось. Сейчас мне мучительно стыдно вспоминать о некоторых моих поступках, но я оправдываю себя тем, что мной двигала болезнь.

Но в основном я жила внутри себя, как в коконе, избегая болезненного соприкосновения с внешним миром. То было интересное время, и мне жаль, что я его пропустила. Митинг и танки у Белого дома, песни под гитару на соседнем этаже, интересные и прекрасные люди вокруг – я все упустила.

Когда я вижу молодых людей – улыбчивых, жизнерадостных, бодрых – то не могу представить себя в их коже, не могу вообразить, что они чувствуют, как ощущают жизнь. Каково это – когда не болит ни душа, ни тело? Они для меня все равно что инопланетяне. Хорошее или просто нейтральное настроение мне было недоступно в том возрасте. А когда пришло выздоровление, молодость давно ушла. Я никогда не узнаю многих вещей. Не узнаю, каково это – влюбиться и не вылезать две недели из постели, каково растить ребенка в счастливой и благополучной семье, стоить планы на будущее и карьеру