и многое другое. Это немного грустно, но я научилась ценить мое прошлое и мой уникальный опыт.

Беспомощность

Моя жизнь дребезжит, как дрезина.

А могла бы лететь мотыльком.

Борис Гребенщиков, группа «Аквариум»

Если бы меня спросили, что такое депрессия, я бы ответила, что это беспомощность, доведенная до предела.

Нужно было искать работу и жилье. О работе по специальности и думать было нечего, я оказалась к ней совершенно неспособна. Профессия подразумевала работу с чужими проблемами, а мне бы справиться со своими. Мои сокурсники занимались кто чем, пытаясь заработать на жизнь. Кто пошел в агенты по продаже недвижимости, кто в аспирантуру, кто в ночные бары. Я тоже честно попыталась продержаться на плаву и испробовала себя в роли официантки. Это была катастрофа. Нужно было улыбаться, быстро соображать и хорошо запоминать. Ничего из этого я делать не умела и плавала в густом сиропе тоски и беспомощности. В первый же день перепутала заказы (спас повор-кубинец, пожалел и не выдал начальству), получила выговор за неулыбчивость и поспешила уволиться, пока не наделала убытков, которые пришлось бы оплачивать из своего кармана.

Проблема была не в том, что работы не было, а в том, что я была абсолютно непригодна ни к какой работе. Звонить незнакомым людям и пытаться убедить их в том, что я что-то из себя представляю и на что-то способна, было так трудно, что я обливалась холодным потом и теряла голос. Я чувствовала себя обманщицей, а обманывать было стыдно и страшно, ведь обман разоблачат.

И я сдалась. В очередной раз требования жизни оказались чересчур высоки для меня.

Я снова вернулась в родной город, в родительский дом, эмоциональной развалиной, без планов на будущее и перспектив, с чувством поражения и полной безнадежности. Но зато там, по крайней мере, была крыша над головой.

Позже я работала в разных местах и разных городах, но ни на одной работе так и не смогла удержаться дольше нескольких месяцев (год – это мой рекорд). Чем бы я ни занималась и каких бы успехов ни достигала, вечно чувствовала себя самозванкой и обманщицей. И по-прежнему совершенно не понимала, чем нужно и стоит заниматься.

Я работала ночной продавщицей в ларьке, где ко мне приставал охранник. Уборщицей в клинике для гемодиализа, где отмывала с пола пятна крови. Нянечкой, журналистом, переводчиком на заводе. Как-то я освоила несколько графических компьютерных программ, после чего несколько лет занималась дизайном.

Одним из самых странных мест, куда меня занесло, была крутая студия компьютерной графики в Москве. Я записала несколько своих творений на диск (они были примитивными, но оригинальными), пришла в студию и сказала: возьмите меня, я хочу здесь работать. И показала свои жалкие поделки. Арт-директор хмыкнул, усадил меня за компьютер и велел сотворить что-нибудь этакое. Вместо мыши был графический планшет, на мониторе – ни одной знакомой иконки. Вокруг сидели за своими компами длинноволосые молодые люди и творили чудеса. На мониторах мелькали лица известных поп-звезд, отснятых на зеленом фоне, вокруг них расцветали компьютерные спецэффекты.

Я села и стала пытаться творить. Арт-директор подходил, хмыкал и в конце дня сказал, чтобы завтра пришла снова. Меня хватило на неделю.

Это место внушало мне дикий страх. Оно очень напоминало рекламное агентство «Generation „П“» Пелевина, в котором изготавливали телевизионных политиков. Бесконечные этажи, длинные коридоры, двери без табличек. Странная, напряженная атмосфера. Странные, напряженные люди. Однажды случилась драка, я не поняла, из-за чего. Один из дизайнеров слетел с катушек и напал на начальника. Кажется, он был под кайфом.

У меня возникла бредовая идея, будто бы меня затягивает внутрь трехмерной компьютерной программы и скоро затянет насовсем, и я исчезну из реальности и перейду жить в виртуальное пространство. Мне снились кошмары. И конечно, я была уверена, что зря трачу чужое время и обманываю моих работодателей, ведь я же знала, что ни на что не гожусь.

Наверно, именно полное неверие в себя помешало мне добиться настоящих успехов в какой-либо области. Мои умения разнообразны, но все поверхностны. А жаль, могло бы быть иначе…

Социальные навыки у меня были примерно на уровне ребенка, который большую часть жизни провел в клетке. До сих пор работа в коллективе с восьмичасовым рабочим днем – непосильная для меня задача. Притворяться нормальной я даже не пытаюсь – это все равно, как если бы человек, не умеющий плавать, вздумал притвориться пловцом.

Депрессия сама по себе истощает психические резервы, а необходимость поддерживать общение эти резервы просто сжирает. Всегда повторялся один сценарий: какое-то время я заставляла себя ходить на работу, а потом разом что-то ломалось и я больше не могла себя заставлять, даже если жить было не на что и было ясно, что придется искать новую работу, и легче там не будет.

Со стороны это похоже на лень и безволие. Точно не лень. А вот с волей и правда беда. Помню, шла я как-то на работу, и вдруг тело отказалось идти дальше. Я велю ему идти, а оно встало и не двигается. Так я и застыла посреди пути, точно парализованная, понимая, что идти нужно, но не в состоянии заставить тело двигаться. Странное, унизительное чувство, когда собственное тело тебя не слушается.

Связь между депрессией и хронической усталостью прямая, и оба эти фактора практически делают человека инвалидом. Проблема в том, что инвалидность эта невидимая. Окружающим очень хочется дать тебе пинка и сказать нечто в роде: хватит лежать, займись чем-нибудь, возьми себя в руки, думаешь другим легко, соберись, не будь тряпкой. И «тряпка» станет терзаться чувством вины, но взять себя в руки все равно не сможет, это так не работает. Неизбежные мысли о собственной «нетаковости», неправильности, ущербности усиливают чувство вины и только еще больше усугубляют проблему.