Вот что я намерен теперь делать. Сегодня же я уезжаю в Мюнхен. Там больше шансов найти работу. Тебе тоже придется вернуться в Мюнхен, и если тебе страшно ехать одной, то я приеду за тобой. Напиши мне сейчас же по мюнхенскому адресу. Я знаю, тебе тяжело будет оказаться в этом городе; но мы пробудем там от силы неделю, потом мне предстоит поехать в Берлин. Я тебя спрячу, и никто не узнает, где ты. Твои родители уже уехали. Я не могу больше жить без тебя. Напиши мне, что ты думаешь, не скрывай от меня ни одной мысли; я издали вижу каждую тень, набегающую на твое дорогое лицо. Никогда я не думал, чтобы страсть могла до такой степени поработить все мое существо.

Твой Анзельм».

«Не понимаю, милый Анзельм, зачем ты тратишь столько слов. Само собою разумеется, я сделаю так, как ты желаешь. Я приеду в Мюнхен; если мы пробудем там всего несколько дней, то это ничего не значит. Какое нам дело также до того, что будут говорить люди. Ах, Анзельм, не приходи в уныние от своей бедности! Ты заработаешь денег больше, чем нам нужно. Ты ведь умен и ловок. Меня потрясло самоубийство твоего брата; подобные вещи всегда ужасны, когда случаются с близкими людьми; издали же относишься к ним равнодушно. Мне кажется, я никогда не была бы способна на это; я слишком люблю жизнь. Могу себе представить, каково у тебя на душе. Ах, иногда меня тоже страшит будущее, но вовсе не из-за бедности. Я не могу этого выразить, тем более на бумаге. Завтра я еще не выезжаю, потому что мне надо подготовиться к поездке и потому что завтра пятница. Итак, в субботу с двухчасовым поездом. Мне хочется быть вместе с тобою. Как я беспокоилась, что ты так долго не писал. Горячо целует тебя твоя Рената. Ангелуса я возьму с собой».

С легким сердцем простилась Рената с озером и лесом, с виллой и горами. Как единственное воспоминание о недавно пережитом, лежал у ее ног Ангелус и дремал под стук колес, время от времени пытливо глядя на хозяйку своими умными карими глазами. С каждым поворотом колес в душе Ренаты возрастал страх перед родным городом. Как могла она решиться ехать туда, где за каждым ее шагом будут следить косые, враждебные взгляды, стараясь выудить любую мелочь о ее недавнем прошлом. Она верила, что честное, искреннее слово способно уничтожить всякую тайную и явную враждебность. Она надеялась снова вернуть те симпатии, которые считала утраченными только потому, что ее друзья не понимали руководивших ею чувств.

В семь часов вечера поезд загрохотал под сводами центрального вокзала. Анзельм встретил ее и усадил в карету, отбиваясь от бурных приветствий Ангелуса. Сидя в извозчичьей карете с дребезжащими окнами, Рената впервые ощутила смутный страх перед переменой обстоятельств, которую понимала под словом бедность. Она взглянула на Анзельма; бледный и расстроенный, он с болезненным вниманием всматривался в лицо Ренаты. Белые от снега улицы были ярко освещены электрическими фонарями. Оба сидели молча на узком сиденье. Их влекли друг к другу одного любовь, другую боязнь одиночества, а теперь они не знали, о чем говорить.

В квартире Анзельма их ждал накрытый к ужину стол.

— Я договорился с хозяйкой, что оставлю за собой две комнаты, — сказал Вандерер. — Она купила у меня мебель остальных комнат и будет сдавать их внаем.

Он сел на диван около Ренаты, горячо обнял ее и положил голову любимой на свое плечо. Вскоре девушка со страхом почувствовала, что тело Вандерера содрогается, и услышала, что он плачет. Пораженная ужасом, она не смела пошевелиться, не решалась взглянуть на него. Никогда прежде Рената не видела, чтобы мужчина плакал. Но вскоре она преодолела свое смущение и стала с нежным участием гладить его лицо. И все-таки, пока не заснула, она не переставала с тоскою думать: «Что бы ни случилось, он не должен был плакать».

Рената слышала, как Анзельм долго ходил по комнатам, и не могла спать. Хотя кругом все было тихо, ей казалось, что в уши вливается волна каких-то звуков. Это было дыхание города, кипение его крови, глухие звуки, испускаемые им во сне. Совсем иначе, словно обремененное заботами, здесь выглядело ночное небо, здесь быстрее летели облака, а в свисте ветра было что-то жалобное. Рената была рада, что лежит в теплой постели. Она представляла себе, что идет по открытому, занесенному снегом полю к какому-то дому, который еще очень далеко от нее. С этой мыслью она заснула и не слышала, как Анзельм со свечой в руке подошел к ее постели и пристально разглядывал ее, как будто стараясь прочесть будущее на спокойном лице Ренаты.

На утро за завтраком она весело спросила:

— Сколько же у нас денег, Анзельм?

— Лучше не спрашивай. Но голодать мы не будем, Рената.

Рената засмеялась, но слово «голодать», произнесенное каким-то особенным тоном, звучало для нее непривычно. Анзельм ушел в город. Возвратясь, он мрачно сообщил, что встретил нескольких знакомых, и все уже знают, что Рената Фукс снова здесь.

— Это нечто совершенно загадочное, — сказал он. — Мы как будто попали в какое-то гнездо шпионов.

После обеда Рената ушла в город, а он уселся что-то писать, и писал, не отрываясь, несколько часов. Только когда стемнело, Рената возвратилась домой. Она вошла к нему не раздеваясь, и Анзельм заметил, что на ней новая, опушенная мехом зимняя кофточка.

— Ну, как я тебе нравлюсь? — торжествующе воскликнула она, с блестящими глазами. — Мне необходимо было купить себе зимнюю кофточку.

— Сколько она стоит? — со стесненным сердцем спросил Анзельм.

— О, баснословно дешево, всего восемьдесят марок! Это я купила по случаю.